Владимир Стрельцов - Трупный синод

Альберих поклонился. В душе его бесновались черти. Граф Камерино, с сожалением игрока, поставившего не на ту масть, вспомнил про вчерашнюю разведку.

Ламберт подошел к Адальберту. Тот стоял, опустив голову, являя собой само воплощение униженного тщеславия.

— Сбылось пророчество твоей жены, Адальберт! Говорят, она сказала тебе однажды, что если не сделает из тебя короля, то дни свои ты закончишь в хлеву. И вот ты в хлеву, и без короны!

Адальберт молчал.

— Ты стремился в Павию? Я исполню твое желание. Ты будешь препровожден в Павию и там станешь дожидаться моего суда. Мессер Альберих, окажите милость составить компанию графу Адальберту в его поездке к столице моего королевства, которую он так хотел навестить.

Альберих с готовностью ответил поклоном. Что-то в его движении явно не понравилось Гуго, и он поспешил обратиться к императору:

— Друг мой, позволь и мне сопровождать графа Адальберта, дабы были соблюдены все почести, приличествующие статусу плененного, а доблестный милес Альберих не утруждал бы свою персону мелочным общением с павийским префектом и графом королевского дворца.

Ламберт понял мотивы своего друга. Он только грустно посетовал:

— Значит, ты не сможешь поохотиться со мной в Эмилии? А ведь мы еще собирались в Маренго! Признаться, я огорчен, ты же знаешь, сколь я ценю твое общество!

— Благодарю вас, государь. Я поспешу вернуться к вам при первой же предоставившейся возможности.

Альберих хмуро молчал. Борьба за ценный трофей была проиграна им окончательно. Граф Адальберт ускользал от него, словно форель из трясущихся похмельных рук бедолаги-рыбака, дразня последнего ярким блеском своей чешуи.

— Поспешите дать графу Адальберту достойные одежды из его или же моего гардероба, возьмите десять рыцарей и отправляйтесь в путь. Да, кстати, каковы итоги сражения? — обратился Ламберт к Альбериху.

— Среди сполетцев потерь нет. Зато примерно пятьдесят тосканцев сейчас находятся на полпути к объятиям Люцифера, — раздраженно ответил Альберих.

Ламберт брезгливо поморщился и вышел вон. Альберих остался в хлеву один, если не считать, конечно, все тех же свиней, которые теперь уже как будто с сочувствием смотрели на него. Вдруг его окликнул оруженосец Кресченция:

— Благородный мессер Альберих, вы обещали десять солидов за обнаружение благоро…

— Катись к чертям, презренный смерд, и у них выпрашивай свое вознаграждение!

Теплым, безветренным вечером 4 октября, дом Теофилактов готовился принять очередных гостей. Утром этого дня к главе городской милиции явился давно знакомый ему оруженосец его друга Альбериха, графа Камерино. Оруженосец сообщил, что хозяин просит принять его сегодня вечером, но более всего он просит, чтобы наидостойнейшим образом был принят его спутник, имя которого он хотел бы оставить в тайне. Помимо всего прочего, Альберих, устами оруженосца, осведомлялся, в добром ли здравии находится бенедиктинский монах, который гостит у Теофилактов с весны этого года.

Поняв, что речь идет о Хатто, Теофилакт встревожился. Как человек разумный, он, безусловно, понимал, каким серьезным козырем обладает против дорвавшегося до власти сполетского дома. С другой стороны, будучи весьма осторожным и в делах своих не терпящим излишней суеты и спешки, он чувствовал, что его беспокойный друг Альберих, которому зачастую надо было все и сразу, втягивает его в опасную интригу, в которой шансов победить на данный момент ему представлялось не слишком много.

Тем не менее, еще одной чертой Теофилакта, ставшей уже известной всему Риму, являлась его чрезвычайная хлебосольность. Поэтому весь день хозяин дома провел в хлопотах, лично присматривая за ленивой челядью, чтобы вино было доставлено самое лучшее, чтобы мясо было самым свежим, чтобы фрукты были самыми спелыми, наконец, чтобы свечи были малочадящими.

Его супруга помогала ему в меру своих сегодняшних сил и возможностей. После памятного скандала отношения между Теодорой и Теофилактом пребывали недалеко от точки замерзания. Жену свою, после дня коронации Иоанна, Теофилакт более не посещал, а вскоре к этому уже не представлялось и возможности, ибо Теодора, видимо в аккурат после того случая, забеременела. Роды должны были состояться через пару недель, но предстоящее рождение ребенка ничуть не улучшило отношений между супругами. Дополнительным фактором раздражения для Теодоры явилась крайне болезненная реакция со стороны их дочери Мароции, которая ревниво отнеслась к вести о скором появлении в их семье сестры или брата, и мать теперь, со своим чудовищно раздутым животом, вызывала у нее чувство брезгливости.