Владимир Стрельцов - Приговоренные ко тьме

— Вам не кажется, брат Христофор, что мы с вами уже будто в ином мире? И этот мир лучше того, что мы покинули, пусть мы там короткое время возносились над всеми живущими. Зато здесь, — с этим словами Лев выпустил руку Христофора, — мы не видим друг друга, вот сейчас даже не чувствуем друг друга, но общаемся, словно бестелесные души, и разговор наш искренен и чист в своих помыслах. Ничто из оставленного нами мира не одолевает нас более, все наши страсти остались вне этих стен.

— Потому, брат Лев, что нам отныне больше нечего делить, нам не за что соперничать, мы лишены здесь своей собственной воли, а потому вся суета мира спала с нас, как осенние листья спадают с дерева за ненадобностью.

— Но ведь это прекрасно!

— Как знать, если судьба подарит мне возможность посидеть с вами еще сотню дней, я, быть может, приду к такому же выводу. Однако сейчас моя душа бунтует против ваших слов. Скажите, папа Лев, много ли пользы принесло вам ваше всепрощение и мягкость?

— Я отвечу вам, папа Христофор, но прежде, простите, задам вам встречный вопрос — много ли пользы принесла вам ваша твердость? По-моему, сейчас мы в равном положении.

Христофор невесело фыркнул.

— Согласен с вами, брат, не буду спорить. Хотя в памяти потомков я наверняка останусь узурпатором и, возможно, буду признан антипапой, про вас же, вероятно, найдется кому сказать пару грустных и слезливых слов.

— Отчего же? Господь Бог и бесконечное, рассудительное время расставят все по своим местам, и каждому достанется справедливая оценка после нас живущих.

— Как судит Господь Бог, неведомо никому в нашем грешном мире. Что до потомков, то они будут судить о нас по летописям наших современников, а стало быть, бенефициаров всех нынешних событий, а им нет нужды лишний раз выставлять нас в благостном свете. Мы есть зло или беда, которую они преодолели. Карфаген всегда будет злом по сравнению с Римом, Октавиан всегда будет лучше Антония, а Константин Максенция. А почему? А потому, что Рим и Константин победили, и события тех времен мы знаем исключительно по слогу их летописцев, рассказывающих нам о детских жертвоприношениях в Карфагене и о святости императора Константина.

— Тем не менее, мы знаем, что Константин приказал убить Мартиниана 73 73 Мартиниан (? -324) — римский император в 324 г. и Лициния 74 74 Лициний (ок. 263—325) — римский император (308—324). , нарушив тем самым собственную клятву, а перед смертью впал в ересь арианства.

— Что не помешало, однако, Церкви признать его святым. Брат Лев, вы никогда не задумывались об этом? О том, что, признавая кого-то святым, Церковь вперед Господа судит души человеческие? Является ли это с ее стороны правомерным и справедливым?

— Церковь — здание Божьей веры, виноградная лоза и рыболовный невод Господа.

— Но не его представитель на суде, измеряющий душу человеческую, ибо это позволено только Создателю. Причем критерии этих измерений тоже весьма странны, ибо, чтобы признать кого-то святым, Церковь теперь запрашивает свидетельства совершаемых тем при жизни чудес. Не кажется ли вам, брат, что, требуя это, Церковь поступает точно так же, как… как…

— Как Ирод Антипа 75 75 Ирод Антипа (ок 20 до н.э. — ок.40 н.э.) — правитель Галилеи. , когда требовал чудес от приведенного к нему Спасителя в доказательство того, что тот действительно Сын Божий.

— Именно! И после этого вы лично, брат Лев, уверены, что оценки Церкви всегда совпадают с оценкой души, выносимой Господом, когда та предстает пред ним на Высшем суде?

— Наверное… нет… не уверен.

— А отчего?

— В моей памяти сейчас пронеслись лица Стефана, Сергия и…

— И прочих, устроивших Трупный синод, включая меня. Договаривайте, брат Лев, нам здесь нечего стесняться. Да, Церковь — град Божий, но в нем селятся не только люди чистые, а стало быть, и действия ее не всегда идут в русле Веры христианской. С другой стороны, вы допускаете, что признавая и почитая святых, Церковь, вознося таких людей над прочими, порой не ведает о людях действительно чистых и с Господом в душе?

— Это вполне допускаю. Я думал об этом. Мне так хотелось найти таких людей, но ведь это почти невозможно. Разве что в сабинских лесах, где живут отшельники и аскеты?

— О, нет, их поведение суть обратная сторона гордыни. Хочешь найти святого — ищи человека безвестного и о себе голоса не подающего вовсе. И только Господу ведомо имя его.

— Аминь.

Снова пауза. На сей раз самая долгая, но самая незаметная для страдальцев, которые вновь молча взяли друг друга за руки.