Елена Тагер - Повесть об Афанасии Никитине

— Строгие порядки у вас, — вымолвил Афанасий.

— Эти порядки существуют в Индии целые тысячелетия, — сказал, как отрезал, Гуру. — На них держится наша жизнь. Эти порядки даны нам самими богами, и жестокая кара постигает нарушителей.

— А Чандака разве нарушитель? — добивался своего Афанасий.

— Чандака — преступник, — мрачно ответил Гуру. — Он — брамин, священник храма Шивы, взял жену из низшей касты, из касты судра. Правда, когда он впервые увидел Камалу, происхождение ее еще не было ему известно. Да и никто не знал, что отец Камалы был слугою моего отца, а мать ее — дочерью служанки, которая меня вынянчила. Все они умерли в голодный год. Умирающая моя айя [5] Айя — няня. умоляла меня спасти от голодной смерти ее внучку. Я обещал и сделал. Я взял малютку к себе и растил как мог. Она меня называла дада [6] Дада — старший брат. , и все думали, что это моя сестра. Я и любил ее как сестру — это видели люди и знали боги! Пяти лет она стала учиться танцам, а восьми лет вошла в число храмовых танцовщиц… Как она танцевала! Сама богиня Сарасвати — владычица искусств и наук — вселялась в Камалу во время священного танца. Искуснейшие плясуньи девадаси танцевали в храме перед небожителями — и лучше всех была моя Камала! Прелесть ее танцев смягчала всевышних. Сердца молящихся наполнялись весельем, и все возносили хвалу богам и благодарность Камале. Позабавив небожителей, усталые девадаси расходились по своим домам, а Камала возвращалась в храм; там жила она, не видя никого, кроме молящихся, не говоря ни с кем, кроме браминов. И я был спокоен за нее. Спокоен? Да, я был слеп, я утратил разум. Я забыл, что покоя нет на земле, что наши земные радости — это только златотканый покров, покрывало Майи, расшитое мечтами. Оно переливается красками и сверкает огнями, а под ним — черная, глухонемая бездна! Наступил час, и блистающий покров сдвинулся, и мне открылась зияющая бездна. «Дада, — сказала мне Камала, — возьми меня из храма. Молодой брамин, по имени Мохит, сватается ко мне. Я обещала войти женой в его дом». — «Нельзя! — сказал я. — Вы разъединены законом варны». Не задумавшись, Камала возразила: «Мы соединены законом любви».

— А припала молодая, как рубашка ко плечу, — прошептал Афанасий по-русски.

Сарьята Пракаси посмотрел на него затуманенными глазами. Афанасий ахнул — неужели?! Да, слезы, слезы стояли в этих желтых жестоких глазах. И лицо старика уже не было лицом хищной птицы; оно ожило, оно трепетало подлинной человеческой болью; живое страданье проступило сквозь сухие и резкие черты.

— Я позвал к себе Мохита, — ослабевшим голосом рассказывал Гуру. — Я открыл ему все про Камалу. Открыл, что родители ее были судра и что если он, брамин, женится на ней, то потеряет свою касту, а это хуже для него, чем жизнь потерять. Он выслушал содрогаясь; он лицемерно благодарил меня, сказавшего ему правду. И в ту же ночь Мохит с Камалой бежали из Биченегира.

— Упустишь огонь — не потушишь, — сказал Афанасий сперва по-русски, потом на хинду.

— Да, — откликнулся старик, отвечая не то ему, не то своим мыслям. — Я упустил… Да, я упустил этот огонь…

— Видно, так на роду им было написано. Что же тут делать, Гуру!

«Гуру! Ру! Ру!» — закричал попугай с вершины баньяна, и защелкал, защелкал своим кривым клювом, и запрыгал, заплясал на своих красненьких лапках.

— Замолчи! — нетерпеливо крикнул Афанасий, прицелившись камешком в болтливую птицу.

— Не надо! — запретил старик и так посмотрел на Афанасия, что рука у того сама опустилась.

— Никогда не делай этого, — повелевал старик. — Оберегай жизнь. Не ты ее создал, и не тебе ее отнимать. Оберегай жизнь птицы, зверя, даже червя, даже мухи. У всякой твари, и у травы, и у дерева есть душа. Оберегай жизнь, щади ее везде и повсюду.

— Буду щадить, — обещал Афанасий. — И правда ведь, жалко… Ну, а что же с теми-то было? Так и скрылись они?

— Они бежали, — говорил старик, снова уйдя в себя, не видя собеседника, и прежнее, неумолимое, непреклонное выражение снова сковало его орлиные черты. — Они покинули наш великолепный и многолюдный Биченегир, наш семистенный город с его дворцами, базарами и садами. И боги внушили мне мысль пойти за ними. Я напал на их след в Северной Индии. Мохит снял с себя священный шнурок, с которым брамин не должен никогда расставаться. Он принял другое имя и изучил новое ремесло. И я также не вернулся больше во храм. Я стал отшельником.

— У нас они тоже бывают, — сказал Афанасий. — Тоже наги и босы ходят.