Элли Мидвуд - Австриец

Я ухмыльнулся при виде того, как у директора невольно открылся рот. Он явно не принял в расчет, что мой отец был адвокатом, да причем еще и очень хорошим, так что произносить речи и приводить аргументы, которые никак не могли быть опровергнуты, было одним из его неоспоримых талантов. К тому же, отец был прав: я действительно поступил правильно, ну или по крайней мере мне так казалось. Виноватым я себя не чувствовал, это уж точно.

Вопрос о моем исключении больше не стоял, особенно после того, как мой отец упомянул директора одной из местных газет, и какую сочную историю тот сделал бы из всего этого. Закончилось все тем, что директор еще и извинился перед отцом за то, что не разобрался толком в произошедшем.

По дороге домой отец вдруг пожал мне руку, крепко, как взрослому, и сказал:

— Я горжусь тобой, сын. Ты все сделал правильно, ты не побоялся пойти против врага, который был больше и сильнее тебя. В этом-то и заключается суть того, чтобы быть настоящим мужчиной, Эрнст, когда ты идешь против сильных, а не слабых. Всегда защищай слабых, и особенно женщин. Мы в ответе за них, потому как сами они себя защитить не могут. Тебе понятно?

— Да, отец.

— Хорошо. И никогда не сдавайся, всегда дерись до последнего и не отступай, не важно насколько сильнее твой враг.

— Хорошо, отец.

— Молодец. Я иногда бываю строг с тобой, но это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты вырос сильным и бесстрашным, как все мужчины в нашей семье.

Я кивнул. Я не помню, чтобы он когда-то мне говорил это, но в такие моменты я знал, как сильно он меня любил.

— Вы же знаете, как сильно она вас любит, верно?

Я с трудом сглотнул и стиснул зубы. Он знал, на что давить, этот новый, такой собранный, вежливый и уважительный, совсем не как мои предыдущие дознаватели. У этого перед ними было большое преимущество: он знал про нее. Мою Аннализу. Руки начали слегка дрожать, и я сцепил пальцы до боли, пока не побелели костяшки, чтобы он не дай Бог не заметил. Я старался не смотреть ему в глаза.

— Мистер Кальтенбруннер?

— Доктор Кальтенбруннер, — поправил я его по привычке.

Для моих британских тюремщиков я не был даже «мистером» Кальтенбруннером. Если я был просто «Кальтенбруннером», это был очень хороший день. Даже когда я был «грязным нацистским выродком», даже тогда это все еще был хороший день. Я не очень-то хочу вспоминать, как ко мне обращались в плохие дни.

— Простите, доктор Кальтенбруннер. — Американский агент из Офиса стратегических служб, или просто ОСС, который представился агентом Фостером, поправил свои очки в тонкой оправе. Я не услышал даже тени сарказма, когда он это произнес. — Желаете закурить?

Знакомый и такой успокаивающий запах табака из открытого серебряного портсигара, что он держал передо мной, сразу же наводнил рот слюной. Раньше, до ареста, я выкуривал по две, а иногда и по три пачки в день, но со дня, как они привезли меня сюда, никто ни разу не предложил мне даже одной затяжки. Они прекрасно знали, что это было моей слабостью, что курение для меня было равнозначно дыханию, и нарочно мучили меня, наслаждаясь сигаретой прямо перед моим лицом и даже не думая дать одну. Может, они ждали, что я сломаюсь и начну-таки умолять их, только чтобы они могли рассеяться в ответ и естественно отказать. Но я не собирался никого и ни о чём умолять. Лучше уж кусать ногти в кровь у себя в камере или вдыхать жалкие остатки дыма от сигареты, которую выкуривал охранник у двери, но до мольбы я бы никогда не унизился.

Сейчас все было по-другому. Американец сам предложил мне закурить, и я медленно протянул руку к его портсигару, стараясь не показывать своего волнения. Он наблюдал за мной с интересом, как будто изучая меня, мои движения и эмоции на лице. С этим нужно было быть предельно осторожным. Я кивнул в благодарность после того, как он поднес зажигалку и помог мне с сигаретой, и глубоко затянулся. Американец мне начинал почти что нравиться. Он вежливо улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

— Доктор Кальтенбруннер, ваша жизнь в ваших же руках. И судя по тому, что Аннализа о вас говорила, вы не преступник. Вы просто оказались не в том месте и не в то время. Она говорила, что вы получили военный приказ принять пост шефа РСХА после смерти Гейдриха?

— Все верно. Рейхсфюрер Гиммлер также пообещал мне, что меня освободят от должности сразу же по окончании войны.

— Только вот, к сожалению, это совсем не то, во что наши союзники, да и, давайте уж начистоту, мое собственное правительство, верит.