Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

Поднялись со своих мест и музыканты. Они постукивали смычками по своим скрипкам, виолам, виолончелям, контрабасам; потом отложили инструменты на сиденья и бешено захлопали вместе с хором.

Бетховен склонил свою голову, увенчанную густой гривой волос, в которой виднелись серебряные пряди, и цветы на длинных стеблях тоже склонились в его руках.

Его душа в эти мгновения находилась далеко. На крыльях песни о радости она вернулась к родному Рейну. Он видел себя мальчиком, не достающим до клавиш. И он словно коснулся, как когда-то, руки матери: «Все хорошо, все прекрасно, мамочка! Разве я не обещал тебе это когда-то?»

Вслед за матерью перед ним возникли и другие сияющие тени. Нефе — учитель протеста и непокорности. Моцарт — первый борец за творческую свободу художника. И рядом любезный старец — воплощение смирения — Гайдн. И Тереза здесь. Милая и верная душа! Где-то там, вдалеке, она отдает свое сердце обездоленным детям! Воспоминание о ней приносит боль. Но она не обжигает, не режет острым ножом, потому что мужественный человек умеет переплавить в деяние всю свою любовь к людям. К тысячам и миллионам страдающих шел его ободряющий призыв: «Не падайте духом, люди! И я не сдавался, хотя и переносил тяготы, казалось непосильные для человека.

Девятая симфония — это мой призыв к мужеству!»

И композитор с убеленной сединами головой, кланяясь залу, где не стихали аплодисменты, ясно понимал, что он достиг вершины. И останется на ней в веках перед лицом всего человечества. Ему аплодирует не только Вена, неблагодарный город, который еще раскается… Сейчас ему аплодируют, выражая признательность, далекие поколения. И не только за Девятую, но и за «Героическую», за «Аппассионату», за «Лунную», за все его песни о мужестве, об отваге, о борьбе против судьбы, о борьбе за свободу и радость, которую нужно извлечь из глубины страданий.

Бушующий зал вдруг потускнел перед его взором. Его глаза наполнились слезами радости.

Окончено повествование о жизни мужественного человека и величайшего из музыкантов. В Девятой симфонии его искусство достигло вершины. Французский писатель Ромен Роллан, написавший о Бетховене несколько книг, так говорит об этом его сочинении:

«Какая победа может сравниться с этой победой? Какое сражение Бонапарта достигает славы этого сверхчеловеческого труда, этого блестящего успеха, который когда-нибудь одерживал человеческий дух! Страдающий, неимущий, больной и одинокий человек, которому жизнь отказывала в радостях, сам творит радость, чтобы даровать ее миру». [28] Ромен Роллан. Собр. соч., т. 12. М., 1957.

Он помышлял о Десятой симфонии, задумал написать оперу «Фауст» по драме Гёте, но судьба не отпустила ему времени для совершения всего этого. После шумного успеха Девятой в императорском театре в Вене Бетховен прожил лишь три года. Его слава росла и ширилась по всему миру. Его приглашали с концертами в Англию, да и денежных затруднений он уже не испытывал бы, если бы не необходимость содержать племянника. И поистине имя Карла Бетховена, как черная тень, лежит на последних годах жизни великого композитора. Чем меньше мы будем говорить о неблагодарном молодом человеке, тем лучше. И все же нельзя полностью обойти его молчанием.

Великий художник в течение всей жизни страдал от одиночества и мечтал о близкой душе. Он считал такой душой племянника Карла и отдал ему всю любовь, на которую был способен. Но Карл относился к композитору грубо, был фальшив, неблагодарен.

В декабре 1826 года Людвиг Бетховен отправился с ним к брату Иоганну. Он хотел склонить бездетного и хорошо обеспеченного родственника завещать свое имущество племяннику. (Сам он уже сделал такое завещание.) Но это не удалось! Двадцатилетний бездельник, который не умел ничего, кроме игры в бильярд и с таким же мастерством лгать, в наследники не годился. На обратном пути композитор сильно простудился и заболел воспалением легких, за которым последовала болезнь печени и водянка. Племянник в течение трех дней «забывал» позвать врача.

Бетховен боролся с болезнью целых три месяца. В дни болезни он вернулся к столь любимым всю жизнь древним грекам. Он читал Гомера, Платона, Аристотеля. Радовался приходу старых друзей, особенно своего давнего друга Брейнинга, с которым они помирились после долгого разрыва, старого Цмескаля и преданного Шиндлера. Но самым желанным гостем, навещавшим больного композитора, был тринадцатилетний ласковый сынишка Брейнинга.