Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

Ода «К радости» Шиллера захватила его еще в Бонне, когда он был двадцатилетним юношей. Но он чувствовал тогда, что еще не созрел для ее понимания.

С каждым сочинением он как бы поднимался в своем понимании все выше, и вот настал миг, когда он почувствовал, что приблизился к вершине. И тогда его совесть сказала ему:

«Пришел час! Собери все свои силы и ударь молотом по наковальне! Покажи, что ты можешь совершить!»

Он отдал этому сочинению все, на что был способен. И все же по временам в нем поднимается голос сомнения: какого понимания ты можешь ожидать, если даже лучшие из музыкантов наперед предают анафеме твое сочинение?

Но и друзья его нажимали все сильнее. Пришел Цмескаль и убеждал его:

— Скоро весна. Кто пойдет тогда в театр, если можно поехать на лоно природы! А вы только топчетесь на месте и ничего не предпринимаете.

Да, он не предпринимал. Разве только начал выходить на весенние прогулки с карманами, набитыми нотными и «разговорными» тетрадями. Блуждая за крепостной стеной, он снова и снова задавал себе вопрос: следует ли ему решиться?

Однажды, возвращаясь с прогулки, он встретился на улице с двумя молодыми певицами императорской оперы. Обе красавицы уже издалека лукаво ему улыбались и явно искали с ним встречи. Ускользнуть не было никакой возможности.

— Небеса благоволят нам, — звенел нежный голос. — А мы только что решили отправиться к вам домой. Мы готовим вам ловушку!

Неуверенно улыбаясь, Бетховен кивал головой, не догадываясь, зачем он понадобился им. Предложил дамам свою тетрадь для разговоров.

Они писали мелким женским почерком, сопровождая это милым щебетаньем: «Дорогой маэстро, говорят, что скоро вы проведете академию и исполните свое последнее сочинение. Мы рассчитываем, что будем иметь честь участвовать в этом событии».

Музыкант нахмурился и проворчал своим резким голосом:

— Какая академия? Я ничего не знаю.

Красавицы притворно огорчились:

«Наверное, у вас уже есть на примете кто-нибудь лучше нас?»

— Нет, нет, но я не готовлю никакой академии, я ничего не знаю об этом! — твердил он, однако уже более любезно.

Они ушли, много раз повторив просьбы не забыть о них.

Расплата обрушилась на голову Шиндлера.

— Кто это распространяет слухи о моем концерте? Это вы, конечно! Никакого концерта не будет. Я не нужен Вене, а Вена не нужна мне!

Между тем в Берлине охотно выхватили бы у императорской столицы лакомый кусок — премьеру новой симфонии, может быть последней симфонии Великого Мастера. О нездоровье Бетховена ходило много толков.

Когда сведения о готовности берлинцев осуществить премьеру Девятой дошли до Вены, весь город всполошился. Композитора посетили два разодетых господина и принесли ему письмо — великолепное послание, подписанное тридцатью известными художниками, критиками, знатоками и ценителями музыки. Они просили, почти умоляли о быстрейшем исполнении таинственной симфонии. Шиндлер ковал железо, пока горячо:

«Теперь уж никаких отговорок, маэстро! Симфония должна быть исполнена, и как можно скорее!»

— А если Девятая провалится? — Бетховен продолжал не доверять Вене. — В ней вся моя жизнь. Я не хочу стоять у рампы, как у позорного столба.

Однако он чувствовал, что не может больше скрывать симфонию в своем столе. Итак, жребий брошен.

Начались репетиции, друзья помогали арендовать зал, найти музыкантов, певцов. И наконец на углах улиц появились афиши, гласившие, что седьмого мая 1824 года в семь часов вечера Людвиг ван Бетховен в дворцовом театре представит публике свое последнее произведение — большую симфонию с хором на слова оды «К радости» Шиллера.

Под вечер прибежал Шиндлер в черном фраке, с белым фуляром на шее, чтобы помочь маэстро облачиться в соответственное торжественному событию парадное платье и заодно приободрить его.

С широкого лица Бетховена не сходили морщины озабоченности. Говорят, билеты проданы все. Значит, Вена явится. Но почему она явится? Чтобы с громом предать поношению творение глухого музыканта, нарушившего веками освященные правила?

Шиндлер говорил без умолку, сильно жестикулируя:

— Все получается отлично, великолепно, замечательно!

В глубине души он, однако, не был так уж уверен в успехе. Вот если бы можно было обойтись без этого злополучного хора! Что, если в зале окажутся в большинстве приверженцы итальянцев и старых правил?!

Еще больше забот доставляет ему туалет маэстро. Напрасно он перебирает его костюмы один за другим.