Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Джамуха видел, как тот самый молодой мэгэней, который принял и доставил его сюда, подошел к цапленогому Мухулаю, опустился на одно колено, рассказывая о сдаче Джамухи. Джасабылы, стоящие поодаль, громко повторяли его рассказ слово в слово, чтобы слышали все: малые и большие, старые и молодые, все должны были знать, как пишутся сказания новых времен, какова в них цена верности и предательству, победы и поражению…

Мухулай выслушал донесение и шагнул на открытое всем взорам место, отмахиваясь от людского гомона:

– Мы передали судьбы этих людей на рассмотрение Высшего суда. Послушайте решение Сиги-Кутука, главы этого суда!

Сиги-Кутук унял одышку, свел брови к переносице, устрашающе обвел глазами колышущееся море шлемов, шапок, головных повязок и пропел зычно и гортанно:

– Зна-а-а-ая… всюю-ю-ю-у-у…

Народ удивленно притих. А Сиги-Кутук рявкнул на этот народ:

– … подноготную этих людей! – он указал на турхатов Джамухи рукой, не поворачивая к ним головы, и на пальцах его радужно сверкнули драгоценные перстни, – …скажу вам! Они привели своего хана и сдали его мэгэнею Усунтаю со словами: «Мы сдаем вам кровного врага Чингисхана и просим у вас одного…» – Сиги-Кутук поднял вверх указательный палец, брови, даже шапка на его круглой голове, казалось, вздыбились от ужаса неслыханности того, о чем просили турхаты: «…примите в свои ряды, дайте и нам быть причастными к великим деяниям Чингисхана своими копьями и пальмами…» – указательный палец Верховного судьи повращался над его головой. Сам же судья свирепо дернул себя за ус и пожевал губами, как бы ища внезапно утерянные слова. – Нам известно, что сам Джамуха гур хан попросил за своих турхатов, говоря, что они лишь выполнили его волю! Но…

Яростный взгляд Сиги-Кутука метался с одного лица на другое, и обладателям этих лиц хотелось в ужасе спрятаться за плечи впереди стоящих.

– …Но обычаи и нравы наших великих предков гласят: турхаты, предавшие своего владыку, чью жизнь должны были хранить ценой своих ничтожных жизней, и клятву которому они давали, заслуживают смерти!

И Сиги-Кутук рубанул воздух ребром пухлой ладони, продолжая:

– Пусть сами имена их будут навечно преданы проклятию! Пусть несут на себе несмываемый позор! Мы – сказали!

– В-в-в-а-а-а-а! – приветственно взревело войско, поворачивая головы в ту сторону, откуда ввели турхатов Джамухи. Лица их были как черные камни, ноги – босы, шеи – обжаты деревянными колодками. Их поставили на колени лицами на восход – и пять голов скатились вниз по склону, а кровь из усеченных тел забулькала, убегая и впитываясь в рудные жилы земли, в ее плавильные котлы, в ее таинственные горнила.

В толпе вскрикнул и согнулся в приступе рвоты юный нукер, но толпа лишь радостно и ликующе загоготала, зашлась в победном реве и клекоте: торжествовала честь, главенствовал долг! Так это и понял Джамуха, на лице которого разлилась снеговая белизна. Само его лицо было белым и ровным, как зимняя степь, когда он смотрел на долгие предсмертные судороги сильного джасабыла Халгы. С усилием перевел он взгляд на Боорчу, который вышел на середину площадки-тюсюлгэ, поднял на толстячка отяжелевшие ненавистью веки. Тойон Чингисхана, которого Джамуха помнил сопливым, голодным пащенком, был одет дорого и скромно.

– Джамуха гур хан! – сказал он во всеуслышание. – Мы, воины всего монгольского народа, преклоняемся перед твоим мужеством и славным именем, перед величием твоих дел – знай это! Знай и то, что, отправляясь в степь Кэрэмэс, Чингисхан оставил такое послание…

Но чтобы ни сказал андай, Джамуха изжил свой срок: кровь юных турхатов переполнила чашу Джамухинова бытия. Душа его словно бы переплавилась в огне земных страданий, бесплотное тело отвергало само себя – все его части, казалось, враждовали меж собой. Оно не стремилось жить.

– …такое послание: «Мой андай Джамуха! Господь Бог опять свел вместе два наших пути. Друг, я хочу сказать тебе вот что: в самом детстве мы дали друг другу клятву верности, у нас были одни друзья и одни общие враги, выносливость была нашим единственным наследством, мы были одним телом и одной душой. Мы должны быть преемниками славных Хобыл и Хутула ханов. Забудем же наши распри и воссоединимся. Нет во мне и самой малой крупицы вражды к тебе, а к тому же я не забываю, сколько раз ты спасал меня из тенет истинных, а не мнимых врагов моих. Я, Чингисхан, сказал…»

– Ты, Чингисхан, сказал. Я, Джамуха гур хан, услышал. Да, сегодня на моем вороте виснут несчастья, осыпает белым пеплом мои черные волосы позор, сердце прокусывают острые белые зубы измены. Но и со мной когда-то – помнишь? – стремились встать рядом лучшие из лучших, и я танцевал на острие копья, а лунный серп не раз был соглядатаем моих побед! И вот имя мое рухнуло, распалось на мелкие крошки звуков, чин мой съежился от позора! Но ты не оставил меня одного и не обнес добрым словом, мой андай, мой великий друг! Я бы хотел жить, но мне никогда не стать таким великодушным и сильным, как ты! И мне незачем жить. Раньше оболочка жизни была мне тесна – теперь она велика мне. И, взвесив неоднократно свои слова на весах жизни и смерти, я прошу тебя, андай: отпусти меня отсюда в страну предков… Довольно плутать Джамухе по этому срединному миру… Спаси мою честь и даруй мне честную смерть. Спаси, андай, отпусти… Я сказал…