Конрад Мейер - Юрг Иенач

Но, может быть, еще есть выход! Так прочь все колебания и преграды, прочь узы благодарности и обольщения любви, прочь себялюбивый страх запятнать свою чистоту. Долой все прошлое! Долой оковы привычных убеждений и предрассудков! Кто сказал, что благодарность обязывает к верности?

Обостренный сознанием опасности ум Иенача углубился теперь в хитросплетения французской политики. Высказанная Роганом тревога дала ему ключ к замыслам кардинала.

«Так оно и есть, — мысленно решил он. — Ришелье до тех пор будет держать у нас своего протестантского полководца, цока тот, обманутый сам, не кривя душой будет обманывать нас. Как только вера угаснет в нем или в нас, Ришелье тотчас же отзовет христианского правдолюбца и заменит его каким-нибудь солдафоном, своим клевретом… Но теперь я буду играть на этой гугенотской чести! Я сделаю эту твердыню своей опорой. Я не выпущу из рук этот ценный французский залог!» Он сжал свой железный кулак. Он стал думать, как осуществить коварный замысел, — и мысль, достойная Иуды, вынырнула из недр его души; когда же она предстала перед ним во всей своей неприкрытой мерзости, он содрогнулся. Но тут же, самоуверенно усмехнувшись, сказал себе: «Добрый герцог не разгадает меня, как его бог разгадал Иуду».

Он поспешил отвратить свой взор от измены этому праведнику; он мог изменить, но представлять себе измену не мог.

Теперь он устремил взгляд к далекой Франции и вызвал всемогущего кардинала сюда, в свой горный край, на поединок, грудь с грудью, хитрость с хитростью, вероломство с вероломством. Буйная радость захлестнула его сердце, оттого что нашелся в Граубюндене человек под стать лукавому высокопреосвященству.

Иенач неотступно и лихорадочно перебирал в уме все возможности. Он не замечал, куда идет, как вдруг, спустившись по косогору, очутился в ближайшем селении и, шагая вдоль кладбищенской стены, заметил, что босоногая крестьянская девочка старается поспеть за его размашистым шагом и при этом держит в руке письмо. Письмо это, доложила она, ей дала сестра Перепетуя для передачи господину полковнику, сестра увидела его милость, когда он проходил мимо калитки монастырского сада.

Полковник огляделся по сторонам, — волей судьбы он невзначай попал в Казис. Отпустив девочку, он свернул на деревенскую улицу, где уже зажглись огни. В последнем отсвете вечерней зари он разглядел, что конверт надписан рукой его старого друга, отца Панкрацио. У окна низкого домика седенькая старушка пряла при свете лампады. Иенач прислонился к наружной стене так, чтобы тусклый луч падал на письмо, и начал читать:

«Высокомощный господин полковник, осмеливаюсь сообщить вам нечто, по моему разумению, важное для вас и для нашей родины. Кьявеннский договор — тщетное мечтание, которым обольщает нас парижское преосвященство. Находясь в Милане, я уверился в том, что еще ранее, у себя в монастыре, на озере Комо, узнал из случайно подслушанного разговора.

Незадолго до сбора винограда у нас там остановился приезжий, из Франции собрат по ордену, красноречивый проповедник, направлявшийся в Рим в заботе о слабых легких и о спасении души, — в чем да поможет господь всем нам, грешным. За ужином в трапезной настоятель в беседе с ним сетовал на тяжелые времена и сожалел, что по Кьявеннскому договору Вальтеллина опять отойдет к Граубюндену.

— На этот счет будьте покойны, — брякнул француз, не подозревая, что за столом сидит истый граубюнденец. — Мне из верных источников известно, что этот договор гроша ломаного не стоит. Перед отъездом из Парижа я пришел проститься со своим приором, отцом Жозефом, они с папским нунцием как раз тщательно изучали черновик пресловутого договора. Нунций всячески его поносил, а отец Жозеф, по своему вспыльчивому нраву, и вовсе скомкал бумагу в кулаке и швырнул ее в угол, присовокупив:

— Не бывать тому, чтобы договор еретика с еретиками вошел в силу.

Я притаился, как мышь, а про себя смекал свое; кто такой отец Жозеф вы, надо полагать, знаете не хуже меня.

Сюда, в Милан, я приехал десять дней тому назад по делам своего ордена, а вчера меня пригласили к наместнику во дворец усовестить тамошнюю челядь по поводу случившейся в дому кражи. Узнавши, что я родом из Граубюндена, герцог призвал меня к себе и не то в шутку, не то всерьез заявил мне:

— Как я говорю с вами, отец Панкрацио, мне б хотелось поговорить с полковником Иеначем. Он человек толковый и понял бы с двух слов, что Кьявеннский договор — напрасная порча бумаги, что Франция никогда не даст вам Вальтеллину, зато с Испанией вам куда легче было бы сговориться. Отец Панкрацио, вы чудодейственным образом добыли мне украденный перстень; если же вы умудритесь столь же быстро и без огласки доставить сюда, в кабинет, вашего Иенача, единственного, с кем мне есть расчет вступить в переговоры, тогда и вас ждет отменный сюрприз.