Стелла Странник - Прощай, Ариана Ваэджа! [СИ]

И ходила она по кругу, и читала эти слова несколько раз. А потом присела к кукле да и подожгла ее спичками. Та и запылала!

Арбенин как завороженный, смотрел на маленький огонек. А тот, колыхаясь на ветру, разрастался все больше и больше. И показалось, что в нем высвечиваются бесовские силуэты. Вот мелькнула большая голова с двумя рожками, а язык-то, язык — повис аж до плеча, а это — длинный хвост, болтается туда-сюда, видно, черт недоволен чем-то.

Ученый из-за поленницы дров, им же наколотых, не отводил глаз от костерка, пока тот не обратился в угли. Вот так ведь и жизнь человека — сгорает без остатка, а если останется хоть горстка пепла — то и ее разнесет ветер.

Август 1913 года.

Черное бархатное покрывало с поблескивающими огоньками-звездами затянуло куполом землю, бережно укутывая ее на ночь. Пели свою занудную песню сверчки. И как они только не устают? Где-то ухнула ночная птица, даже прошелестела крыльями. Начинался последний вечер затянувшегося гостевания Сибирцева у деда Архипа Пантелеевича.

— Так ты сказал мне, что Святой Христофор живет в двух местах? — переспросил постоялец старика, склонившегося над его котомкой.

— Да сколь раз уже говорил тебе об этом! В Чердыни есть его лик на иконе, а в Ныробе — на настенной росписи. Вот и ищи его, Ваня, там! До уездного городу верст сорок с гаком, ну, а в Ныроб — сам знаешь, не больше десяти. Понял?

— Как не понять… — вздохнул тот.

— Да, я вот тебе на дорожку собрал кой-чего… Вот зайчатина сушеная, хошь погрызешь немного… если варить не доведется. А это — сухая травка для чаю и ягодки какие, тоже сушеные — черника да малина — все одно — добро — польза для организму…

— Ты много-то дед, не клади… Тут до Ныроба-то — всего ничего… Лучше сверни вторую котомку…

— А что так? Ее-то зачем?

— Ну как? Это друга моего! Когда встретимся — отдам!

Дед подозрительно посмотрел на него и вроде как слегка покачал головой. Знать, сам не верит в это. Даже, отвернувшись, поди, усмехнулся. Сибирцев, однако, ничего не сказал на это старику и только добавил:

— Очень я благодарен тебе, Архип Пантелеевич, так благодарен, что даже не знаю, чем расплатиться. Если б не ты, глядишь, и не было бы на этом свете «великого геоморфолога из Санкт-Петербурга». Он сделал особый упор на последних словах, напоминая старику о том, что тот когда-то именно так его и назвал — очень длинно, зато — уважительно.

— Да ладно тебе, Ваня… Заладил… Может, еще и в ножки поклонишься?

— И поклонюсь!

Голос Сибирцева слегка задрожал от волнения. Он приподнялся с досчатой кровати и сделал шаг вперед к старику, да так резко, что заколыхалось маленькое пламя лучины, стоявшей рядом. Дед вовремя прикрыл огонек рукой и отодвинул горящую щепку в сторону:

— Да что ты, Ваня? Иль я — барышня какая? Сядь да успокойся! Ты вот в большой вояж собрался-то, и кто знает, свидимся ли…

И он выдвинул из-под доски, на которой стояла вода, небольшой короб вроде сундучка, наклонился над ним и начал там копаться. Сибирцев смотрел на него и любовался: рост — любой молодой позавидует, ну, а плечи — вообще эталон! Видать, в молодости был красавцем! Хотя… и сейчас взгляд такой независимый, даже чуть высокомерный — может быть, стоял когда у власти или — при хороших деньгах находился. А, так ведь сказал как-то, что сын золотодобытчика Пантелея Прокопьевича Сыромятина! Вот, значит, откуда идет эта уверенность в своем превосходстве!

— Ты что там потерял, дед Архип? — поинтересовался он.

— Да вот одну вещицу ищу — давно ее не видал, а сегодня вспомнил…

— Не берданку?

— Да нет! Она у меня всегда рядом.

Он нагнулся еще ниже, и, видимо, переворошив все тряпье, нашел, наконец, то, что искал.

— Тьфу ты! Думал уж, нечистый со мной играет… — в голосе его, однако, не было особой радости, значит, вещичка-то из простых.

И тут старик задал ему такой вопрос:

— Вот ты Ваня, все о работе да о работе говорил… и еще о друге своем вспоминал. А есть ли у тебя дама сердца? Или — супружница?

— А что это ты так заинтересовался, дед Архип? — вскинул широкие брови Сибирцев.

— Ну как… интересно ведь…

— Мне ведь всего двадцать пять…

— А выглядишь старше! Но… разве дело в возрасте? Прыткие и до двадцати обзаводятся!

— Ну, то прыткие… А я в университете учился, потом вел научную работу…

— Одно другому не мешает! Вот я всю жизнь с Еленой распрекрасной прожил, и как раз повенчались, когда было мне двадцать, а ей — восемнадцать. И как мы жили… ох, как жили! Как пара голубков!