Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

«Он утверждает, что все капиталисты жирны, лысы и скупы, что Виктор Бергер и социалистическая партия, Самуэль Гомперс и профсоюзы обманывают трудящихся. Он старается уверить нас, что рабочий класс это не горняки, водопроводчики и представители других видов труда, а величественный гигант, который, подобно статуе, возвышается на высокой горе, лицом к солнцу. Он сочиняет рассказы о ночных приключениях и забавах, о женщинах в кимоно. Он разглагольствует с интеллигентской терпимостью о динамите, и кажется, что он может объяснить истинную связь между кубистами и ИРМ. Он даже прочел несколько страниц Бергсона».

Хотя этот выпад и очень огорчил Джона Рида, теперь, в перспективе времени, он свидетельствует лишь о том, что стремительный рост таланта и рост революционного сознания в творчестве Рида очень напугали «социалистов», подобных Липпману, и что пропасть между Ридом и такими людьми уже образовалась.

Отметим, что к этому времени относится интереснейший замысел написать комедию в духе Шоу, которая должна была бы сатирически изобразить находящихся в тупике американских интеллигентов, неспособных определить» свое отношение к войне, к бурным событиям современности.

По предложению журнала «Метрополитен», Джон Рид снова отправляется в Европу. На этот раз его интересуют восточные плацдармы войны. Он посещает истерзанную Сербию, Грецию, Турцию, а также Болгарию, Румынию. Без разрешения пробирается на русский фронт, после очень сложных и опасных приключений попадает в Петроград, откуда его выдворяют в США.

Результатом этого путешествия является вторая книга Джона Рида — «Война в Восточной Европе» (1916). В ней нет той цельности, которая отличает «Восставшую Мексику», в ней Риду не удалось показать трагедию народов, брошенных в бойню, но контуры замысла именно таковы, и если эта книга не сложилась как единое, целеустремленное произведение, обвиняющее капитализм в чудовищном преступлении, то это все же остается основой ее неосуществившейся композиции.

Это, скорее всего, материалы к большому произведению, которое могло бы возникнуть, материалы, богатство и многообразие которых нельзя переоценить.

В этой книге много метких характеристик и глубоких наблюдений, о чем говорит хотя бы выдержка из главы, которая называется «Лицо России» и которая интересна тем, что представляет своеобразный переход к великой книге «Десять дней, которые потрясли мир». В этой главе есть много наивного, но вместе с тем в ней передано ощущение того, что Россия 1915 года, которую он увидел, была ужа чревата великими потрясениями. Именно за это и полюбил он так страстно «суровую, великолепную, необъятную, сбивающую с толку, непостижимую для себя самой» страну.

Вот что говорит впервые очутившийся в России американец: «Русская фантазия — самая живая, русская жизнь — самая свободная, русское искусство — самое великолепное, русская еда и питье, на мой вкус, самые лучшие, а сами русские, возможно, самые интересные существа на свете».

Вернувшись в конце 1915 года из своего восточноевропейского путешествия, Джон Рид печатает ряд рассказов — «Ночь на Бродвее» (1916), «Капиталист» (1916), в которых он продолжает показывать Америку обездоленных; его внимание по-прежнему привлекают люди дна большого города, искромсанные человеческие судьбы, жертвы капитализма, вызывающие в нем глубокую симпатию.

То, что в Европе бушует война, не интересует ни старика, торгующего «Брачной газетой» на Бродвее, ни уличную проститутку. Это люди, выброшенные за борт, грязная изнанка того самого Бродвея, который с фасада залит ослепляющими огнями реклам. Этот резкий контраст постоянно встречается в рассказах Рида, которые являются последовательно антикапиталистическими произведениями.

Полный сарказма и гнева очерк «Рузвельт их продал» (1916), в котором показана изнанка буржуазной демократии с ее бесчестными выборными махинациями, служит как бы обостряющим продолжением этих рассказов. Здесь выведены «зловещие фигуры, боровшиеся с народом не на жизнь, а на смерть». Эти «заклятые реакционеры» часто прикидываются сторонниками социальной справедливости. Теодор Рузвельт был одним из циничнейших демагогов такого рода и умел носить свою маску: «В нем воплощались демократия, справедливость и честность, он был защитником бедных…»

Срывая эту маску, уличая такого «героя» в продажности, аморальности и двуличии, Джон Рид обнажал лицо господствующего класса.