Марек Альтер - История Лейлы, сестры Ездры

— Говорят, у тебя есть письмо Царя царей, который живет в Халдее! — прокричал он дребезжащим голосом. — Говорят, ты вошел в город Иерусалим, размахивая этим письмом и заявляя, что здесь ты у себя дома! Говорят, ты объявил Храм твоим храмом и храмом твоих священников. И что всякий, здесь живущий, должен подчиниться тебе и толпе пришедших с тобой только потому, что ты владеешь вот этим папирусным свитком!

До небольшого возвышения, где мы стояли, донесся гул возмущенных и протестующих голосов. Ездра поднял худую руку, требуя тишины, достал письмо Артаксеркса из футляра, где оно хранилось вместе со свитком Законов, и поднес его к самому носу Товии, но так, чтобы тот не мог к нему прикоснуться.

— Ты прав, — сказал он. — Вот письмо Артаксеркса Нового, Царя царей, царя, правящего в Иудее. И ты не прав. Иерусалим не принадлежит мне, точно так же, как он не принадлежит и тебе. Храм принадлежит только священникам. Каждое слово, слетающее с твоих губ, есть скверна. Это город, который Яхве предназначил сынам Израилевым. Здесь находятся храм и алтарь, где народ Завета приносит жертвоприношения Богу. Здесь земля Ханаана, где должны царить Законы и Праведность, которым Яхве научил Моисея. Я Ездра, сын Серайи, сын сынов Аарона, и если я стою здесь во исполнение Его воли, то потому, что рука Яхве на мне и на тех, кто последовал за мной.

Эта длинная речь прошла мимо внимания Товии, как вода стекает с перьев. Он оглядел нашу огромную толпу, улыбнулся и сказал глумящимся тоном:

— И ты полагаешь, что тебе, которому помогает Яхве, достаточно явиться сюда с письмом персидского царя, чтобы все твои желания исполнились?

Ездра ничего не ответил. Улыбка Товии стала шире.

— Не горячись, юнец, это письмо, которое ты суешь мне под нос, ничего не стоит. Здесь только я, Товия Аммонитянин, имею право приказывать и решать, что хорошо и что плохо. И не рассчитывай на помощь войск Персии. Здесь их уже давным-давно не видали.

Эти слова камнем падали в ледяное молчание, которое весьма обнадежило Товию. Он широко распростер руки и обратился ко всем нам поднявшимся до визга голосом, который становился еще пронзительнее, когда он кричал:

— Посмотрите вокруг, вы все! Вы пришли в страну, которую отцы ваших отцов покинули, потому что они были неспособны ее защитить. Ваш бог оставил их, как он оставил Иерусалим. Отцы ваших отцов забыли и бога, и Иерусалим ради жирных полей Вавилона. И вот вы возвращаетесь, распевая свои песни и ничего не зная о земле Иудеи! Вы возвращаетесь, распевая: «Я дома, здесь все мое, и я воскурю фимиам в Храме!» А я вам говорю: «Нет!»

Священники и ревнители веры гневно заворчали, сгрудившись вокруг Ездры, но он снова велел им замолчать. Жирные щеки Товии дрожали от гнева. Он ткнул пальцем в покрытые пеплом плечи.

— Это Товия решает, должны ли затянуться бреши в стенах Иерусалима. Это Товия, великий слуга Аммона, решает, что хорошо, а что плохо для иерусалимского Храма. И это Товии платят дань!

И вновь ответом ему было ледяное молчание.

Мы все были слишком потрясены, чтобы протестовать. Слова, которые он произносил, были худшим из всего, что мы могли услышать. Они унижали нас, они обращали истину в ложь и смешивали с грязью величие наших надежд.

Между тем сам Товия веселился, поглядывая на нас с бесстыдной презрительной улыбкой.

— Аммон говорит вам: добро пожаловать. Он будет счастлив получить свою долю от ваших трудов, когда вы возделаете поля. Ибо поля, которые лежат под вашими ногами, на которых вы поставили свои шатры, не принадлежат вам и никогда не будут принадлежать. Здесь персы только пустой звук. Египетские и греческие солдаты выгнали их отсюда давным-давно. Единственный, кто может защитить вас, это я! У меня для этого есть две тысячи воинов.

В это мгновение камень ударил его в бедро.

Камень, брошенный рукой Ездры.

Раздались крики, возникло замешательство. Стражники, сопровождавшие Товию, хотели схватить моего брата. Молодые защитники веры с криками бросились вперед и отбросили их. Стражники уже приготовились к бою, но Товия жестом заставил их замереть. Он-то понимал, насколько бесполезно сопротивление: их было десять человек, нас было двадцать тысяч. Но он также понимал, что в его распоряжении имелись и другие способы.

Между тем охваченные гневом молодые защитники толкали Товию и чуть ли не вскинули его на верблюдицу, которая блеяла от страха и выпрямилась так резко, что едва не сбросила его. Товия нелепо цеплялся за седло. Размахивая руками и издавая писк, словно перепуганный птенец, он наконец обрел равновесие, но… задом наперед: перед его носом маячил зад верблюдицы. Вся толпа разразилась хохотом.