Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Озабоченный, раздражённый Кочубей мелькал повсюду, вынуждая рубить брёвна, строить блиндажи, доводя всех до изнеможения, лишь бы были заняты делом.

А потом худощавый, изящный взлетал на коня, заставлял Алеся скакать рядом, не отставая ни на шаг рубить кусты, метать нож…

Алесь неумело взмахивал шашкой.

– Не, милай, ты вже на куски порубан, – вздыхал урядник. – Давай ще раз, замахивайся на меня.

– Не могу я на человека, Иван Антонович.

Глаза Кочубея становились жестокими, тонкие губы неодобрительно кривились:

– От, яка мамка, така и лялька. Тут война, Алесь, не мамкины пряники. Альбо ты яго, альбо тебя.

Когда прошел слух, что собирают Кубанский конный отряд особого назначения, Кочубей записался не раздумывая. Записал и Алеся, предупредив:

– Ты, главное дело, помалкивай. И рядом держись.

Тяжело стукнула дверь. В теплушку, словно на коня, легко запрыгнул Кочубей, на плечах – недавно полученные лычки старшего урядника.

– Фух, снова остановились. Боле стоим, чем едем. Ладно бы на вокзалах, а то ведь, как зараз, в голом поле. Добре у тебя тут, Алесь, тихо… Эти-то горлопаны в вагонах всё разоряются: сами не ведают, чего хотят.

Раскинулся вольготно на сене, подложив руки под голову:

– Талдычат про революцию… Николашка от трона отказался, бог с ним, не мово ума дело. Но отказываться лошадей чистить да кормить – непорядок. Они же не люди, не разумеют всех этих дел…

Усмехнулся, на подвижном лице обозначились резкие морщины:

– Слыхал, Алесь? Наш-то господин есаул уже не Шку́ра, а Шкуро. Балакает, шо Николашка перед самым отречением успел указ подписать. Свезло казаку: государь об нём одном подумал… Оно и ладно бы, да как воевать на Кавказе с персами, коли в армии бедлам такой? А персиянки, гуторят, дюже красивые!

Потянулся, тихонько звякнули на черкеске три георгиевских креста:

– Чево задумался, Алесь, альбо не слышишь?

Алесь вспомнил первую встречу с есаулом. Было это перед рейдом по тылам Полесья на Западном фронте. Насиделись казаки в блиндажах, заскучали без дела, в бой рвутся. Кони с ноги на ногу переступают, фыркают. На правом фланге строя – чёрное шёлковое знамя отряда с оскаленной волчьей мордой на полотнище, на левом – на ленивом, меланхоличном жеребце – Алесь. Длинная казачья шинель почти до земли сползла, под чёрной папахой – круглое безусое лицо да тонкая цыплячья шея. Есаул вдоль строя проскакал и остановился, озадаченный:

– Эт-то что за недоразумение, прости господи? Откуда такое в отряде?

Бравый Кочубей вопреки уставу из строя выступил:

– Разрешите доложить, господин есаул: вольноопределяющийся Близневский. Назначен командованием толмачом в отряд.

– Какой, к чёрту, толмач тебе, урядник, нужен? Сам, что ли, на другом языке разговариваешь?

Гордо выпрямился урядник, глаза сверкнули:

– На мужицком – не гуторю, ваше высокоблагородие. Наш кубанский говор – единственный. А вольноопределяющийся еще и инструктором-пулемётчиком назначен.

– Тьфу на тебя, Иван, – махнул рукой есаул, – пулемёт-то у нас откуда?

– Отобьём, господин есаул. Их там, за проволокой, хватает.

Судьба миловала Алеся. Пронеслась «волчья стая» есаула Шкуро по тылам Минской губернии, затем по отрогам Южных Карпат почти без потерь. Теперь направлялась в Персию, служить в составе Отдельного Кавказского кавалерийского корпуса генерала Баратова.

– Слышу, Иван Антонович, – встрепенулся Алесь. – Вспомнил, как господин есаул меня недоразумением нарёк. Видать, до сих пор так считает.

– Ты просто до войны негодный, – вздохнул урядник, – а так-то – парень добрый, грамотный. Иной раз завидки берут: откель столько всего знаешь?! Я чего зашёл до тебя… Дюже на душе неспокойно. Может, стихи свои расскажи, а?

– Сто раз говорил, Иван Антонович, не мои они. Поэт у нас есть такой – Максим Богданович.

– Добре-добре, памятую. Читай. Что-то уж больно заскучал я, – закрыв глаза, Кочубей откинулся на спину, губы изогнулись в полуулыбке.

– вздохнул Алесь.

– Вот! Гляди-ка: не наш язык, а всё понятно. И у меня точно так было. Дальше-то что, Алесь?

И звучит в теплушке горькое: