Мария Купчинова - В поисках цветущего папоротника

Ограда кладбищенская сгнила и частично завалилась, зато железная калитка радостно скрипела на все голоса. Неширокая тропинка вела к свежему, еще пахнущему смолой срубу каплицы, разделяя кладбище на две части: православную и католическую. Изредка встречались аккуратные, ухоженные могилки, но большинство заросло травой, сквозь которую проглядывали поблёкшие искусственные цветы, скорее всего, принесённые ещё на Радуницу.

Немного поколебавшись, мужчина шагнул на католическую половину, издавна прозванную в народе «польской». Почувствовав нежданную усталость, опустился на траву, прислонился спиной к чьему-то холодному поминальному камню. Он и себе не мог объяснить, почему вдруг свернул на кладбище: здесь не было дорогих сердцу могил. Но в том, что автобус сломался именно тут, куда он никогда не возвращался даже в мыслях, было что-то необъяснимо правильное, словно действительно пришла пора…

Взгляд зацепился за скромный памятник из серого цемента, увенчанный крестом. В верхней части три буквы: R. I. P. С детства он помнил это латинское изречение на памятниках: Requiescat in pace – «Да упокоится с миром». Ниже, как положено, имя усопшего, годы жизни, эпитафия на польском: «pokój jej duszy». Перевёл: «Покой её душе», машинально прочитал имя. Ещё и ещё раз…

«Ева Базилевич, родилась в 1898 году, скончалась в 1971-м».

Вздохнул: «Шесть лет назад…»

Увидел себя со стороны: худой, небрежно одетый. Короткий седой ёжик, глубоко посаженные глаза, широкий, чуть приплюснутый нос, тонкие губы, глубокие морщины, избороздившие лицо… Уже и не разберешь, где морщины, а где протянувшийся через глаз след от старого шрама. Усмехнулся: «Не слишком презентабельный вид для профессора…»

И тут же перед глазами встал худой подросток. Каштановые волосы, старательно зачёсанные назад, открывают высокий лоб, в прищуренных карих глазах блестит любопытство, по-детски торчат оттопыренные уши…

Да, это было во флигеле того дома, который виднелся сквозь сосны и мимо которого он прошёл, не задержав взгляд. Казалось: то, давнее, уже не тревожит душу. Вот только ноги сами привели на кладбище…

На полу расстелена большая карта Европы, которую привез дядька Павел из Вильно. Они с Евой, лёжа на животах, ищут на карте небольшой городок.

– Смотри: там, где пересекаются прямые линии от Мадрида к Москве и от Хельсинки к Афинам, там город, в который я поеду учиться в семинарии.

– Будзеш, Алесь, на рускай мове вучыцца, зусім нашу позабудешь [1] Будешь, Алесь, на русском языке учиться, совсем наш позабудешь. (бел.) , – вздыхает девочка.

– На каком же языке мне учиться? Я – православный, и семинария – русская, а мову нашу не забуду. Разве можно забыть:

Парнишка смутился и оборвал стихи, не дочитав до конца. Нарочито грубовато произнес:

– А ты русский учи, на нем тоже много хороших стихов писано, приеду – спрошу.

– Часу няма, сам ведаеш: я старэйшая [3] Времени нет, сам знаешь: я старшая. (бел.) , – вздохнула девочка.

Седой профессор математики обхватил руками колени, уперся в них подбородком, задумчиво улыбнулся. Вспомнил, отчего так сильно смутился тогда: где-то хлопнула дверь, от сквозняка шевельнулись выбившиеся из-под косынки завитки волос на тонкой девичьей шее. Почему-то это показалось парнишке трогательным, подумалось: может, и видятся они с Евой последний раз…

«Да нет, какое, к черту, предвидение», – профессор недовольно поморщился, – просто мелькнула мысль и пропала. А может, я это только сейчас придумал…»

Нехотя поднялся, наклонился отряхнуть брюки. Мелькнули затаившиеся в траве алые капельки, наполненные сладким соком, словно брызги живой воды на печальном погосте. Сорвал кустик земляники, положил у подножия памятника: «Ты любила красные ягоды».

Тропинка, ведущая ко входу в усадьбу, заросла кустарником. Ступени крыльца разрушены, возносящиеся над ними колонны террасы ощетинились битым кирпичом. Когда-то крепкий и уютный деревянный дом с двухэтажной каменной пристройкой, двумя одноэтажными флигелями – каменным и деревянным, теперь напоминал неопрятного старика-доходягу, доживающего свои последние дни.