Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

Бочаров, которому Федька первому рассказал о случившемся, помчался в барак и разбудил спящего богатырским сном Голикова. Сграбастал за плечи и потащил с нар. Тот со сна лягнулся ногой — да мимо.

— Беда, Паша, беда большая, не время сны глядеть!

— Ну?!

— Вот те и ну! Леха Козаков, паскудный дьявол, накляузил управляющему, про всех донес.

Голиков сел, почесал волосатую грудь под рубахой, постепенно приходя в себя. Наконец до него дошло. Вскинулся, задышал неровно, с клокотанием.

— Кто тебе сказал?

— Федька Моршаков. А ему сам Козак спьяну выложился. Чего делать-то будем, Пашенька?!

Голиков думал недолго. Он чуял, что гнев, забурливший в нем, должен быстрее получить исход, излиться, иначе задушит, сожжет глотку багровое кипение.

— Вот что, Стручок. Отыщи Лешку и замани его в рощу, там, за оврагом. Чего хошь обещай, но замани!

Бочаров обнаружил доносчика возле питейного дома. Козаков очумело озирался, привалившись к дереву.

— Никак заблудился, голуба душа? — ласково приветствовал его Бочаров.

— Это ты, Васька! — узнал и обрадовался Козаков. — Вот какая хреновина вышла. Стою туточки с утра раннего, куда идти не знаю. Земля-то ведь крутится, шагни в сторону — упадешь.

— Не хошь еще малость выпить?

— Угости, брат! Вечно тебе псом сторожевым буду.

— Не надо псом… Я тебя, Леша, за твою удаль очень люблю. У меня бутылка в лесу спрятана. Айда, что ли?

Козаков отвалился от березы и повис на шее у Бочарова. Так, обнявшись, они брели посреди улицы, а после и запели. Бочаров выводил низко, со слезой, Козаков не в лад вторил ему петушиным голосом. Один раз он споткнулся и упал, волоча за собой в грязь и Бочарова. Побарахтавшись, кое-как поднялись.

— Ты уж держись, Леша, нас Голиков там ждет. У него терпения мало. Вылакает, гад, все до донышка.

— Голиков? А мы ему ноги повыдергаем и к ушам прибьем!

— Это само собой, дак вина-то все одно не будет.

Козаков представил ужасную сцену, вдруг отстранился от товарища и побежал к лесу чуть не вприпрыжку.

Бочаров, туманно улыбаясь, еле за ним доспевал. Стороной, не упуская их из виду, шел Голиков. В лесу Козаков неожиданно впал в детство. Он наклонялся к зазеленевшим веточкам, нюхал их, растирал зелень в пальцах, громко смеялся:

— Ты погляди, Вася, какая красота божья! Затрепетали, зацвели родимые. Пахнет славно, дух щемит. Да ты на, подержи у рта, Вася, порадуйся!

Голиков подошел, хрустнул сухой сучок под его ногой.

Козаков проворно обернулся, увидел каменную, налитую багровым человечью маску. Все в нем враз потухло, и силы его оставили. Он понял, что пришел смертный час. Спросил тихо:

— Это, никак, ты, Голиков?

— Я, Алешенька, я! Значится, ты теперь с управляющим дружишь? Встречаешься с ним?

Козаков поднял кверху к солнцу лицо, перекошенное прощальной гримасой.

— Дак ведь как сказать, Паша, не со злом ведь. По затмению ума, может, и встрелся разок. Уж ты прости!

— Ай-яй, какой ты шалунишка, Алеша, озорник… прости господи!

Отмахнул слегка руку с камнем, ударил Козакова в висок. Тот жалобно хрюкнул, повалился неторопливо, как куль. Он был мертв. Отбражничал, отпопрошайничал несчастный каторжник.

Бочаров с Голиковым отволокли тело к старенькому шурфу, сбросили вниз, закидали ветками, щебенкой.

Дошли до ручья, умылись. Голиков никак не мог напиться. Пил и пил ледяную воду.

— Чего теперь? — спросил Бочаров. Он был растерям, утратил всю свою заносчивость и покорно ждал решения Голикова.

— Надо предупредить Сухину.

— А не вернее ли, Пашенька, сразу в тайгу подаваться?

— Сухину предупредим!

По дороге к Сухинову они встретили какого-то местного пацаненка. Приветливо улыбаясь, он сказал Голикову:

— Вас, дяденька, повсюду солдаты ищут.

Голиков порылся в кармане и одарил мальчишку копейкой. Бочаров стоял рядом и тряс руками, как в припадке.

— Иди в казарму, — сказал ему Голиков. — Забери что надо и жди меня за оврагом.

— А ты куда?

— Я к Сухине.

Голиков не прошел и ста метров, как наткнулся на солдат. Знакомый фельдфебель положил ему руку на плечо.

— Пойдешь с нами, Голиков!

— Какая честь! — мрачно усмехнулся Голиков. — Хоть на край света с вами радехонек.

Бочаров не полез в барак, послал Прыща. Тот вынес ему топорик, хлеб, соль, серники.

— Никак, далече собрался, Вася?

— Кому вякнешь, язык вырву!

Через несколько часов, к ночи, он был уже далече. Он бродил по тайге много дней, кормился грибами, ягодами, корешками, чем попало, только что землю не жевал. По ночам, притулившись где-нибудь в норе, рычал во сне, как пес. После безумного кружения, не надеясь больше спастись, он выполз к Зерентуйскому руднику. То есть почти на то место, откуда начал свой побег. Когда его вязали, он укусил стражника за щеку. Первое, что спросил, очухавшись от побоев: «Пашку Голикова уже повесили?»