Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

— Ты перестал нам доверять, Сухинов? — В голосе Соловьева даже не обида — сожаление.

— Вы знаете, как я к вам отношусь, Иван Иванович, — вступил Мозалевский. — Вы всегда были для меня примером. Я горжусь вашей дружбой… Но последнее время… ей-богу!.. вы прячетесь, таитесь от нас. Это некоторым образом оскорбительно. Разве я или барон давали вам повод? Пусть в чем-то наши взгляды не совпадают, но это не значит, что с нами следует обращаться, как с соглядатаями!

Сухинов буркнул что-то невразумительное.

— Оставь его, — сказал Соловьев. — Каждый из нас имеет право поступать, как ему заблагорассудится. И все же, Саша прав, нам казалось, мы можем рассчитывать на большее уважение и доверенность.

— Кинжал мне подарил солдат на Нерчинском заводе. Я туда сегодня ходил.

— Зачем? — удивился Соловьев.

— Э-э, Вениамин, видишь, какой ты!

— Хорошо, я не спрашиваю, зачем ты туда ходил, я сам это знаю. Вопреки нашим предостережениям, ты продолжаешь заниматься несбыточными прожектами. Наши мнения — для тебя пустой звук.

— Нет, — возразил Сухинов. — Я всегда к ним прислушиваюсь. А сегодня я просто гулял.

— Не шути, Иван! Плакать придется всем вместе.

— Да, да, — подхватил Мозалевский. — В самом деле, кто поверит, что вы действовали в одиночку?

— Фу, как не стыдно, Саша!

Мозалевский отошел к двери и стал там, скрестив руки на груди, в позе Наполеона. Отлично! Сухинов посмел заподозрить его в трусости, больше он ни во что не станет вмешиваться. Придет час, и Сухинов убедится, как он ошибался на его счет. Он, Мозалевский, не раз доказывал свою храбрость, но, однако, зачем же бессмысленно совать голову в петлю? Что бы там ни было, он, Саша Мозалевский, умывает руки.

Рана у Сухинова оказалась неопасной: вена не была задета.

— Левая рука у меня какая-то несчастливая. — Сухинов попытался разжалобить друзей. — Много раз ее зацепляло, то саблей, то пулей, а теперь вот — на тебе, волк до нее добрался. Прямо беда. Может, ее отпилить, и дело с концом? Ты как думаешь, Саша? Ты чего там стоишь у двери? Я тебя чем-нибудь обидел?

— Если бы я мог на вас обижаться, вы бы об этом узнали! — с достоинством и со значением ответил Мозалевский. Впрочем, ему надоело дуться.

— Здорово ты меня срезал, — восхитился Сухинов. — Молодец! Так и надо. Никому не давай спуску… А чай мы пить будем?

— Ох, Ваня, Ваня! — печально заметил Соловьев. — Есть в тебе что-то такое… ребяческое, милое, светлое. Люди к тебе тянутся. И мне ты бесконечно дорог. Из ведь пропадешь! Пропадешь, Иван! Ни за понюх табаку покатится твоя веселая головушка.

Сухинов задумался на мгновение, отрешился от идущей минуты, далеко заглянул, будто в будущее, где темно было и кровью пахло.

— А почему я должен не пропасть? — спросил тихо. — Чем я лучше наших товарищей, уже пропавших? И ты чем лучше? Почему — им одно, а нам другое? Такой дележ не по мне.

— Тобой месть руководит, не идея… Но хватит об этом. Все слова бесполезны. У тебя такая натура, Иван, что все слова бесполезны… А может, так только и можно победить, не знаю.

Потом они пили чай и вспоминали вольные, счастливые дни, полные удивительных предчувствий.

Голиков на свидание с Сухиновым привел Ваську Бочарова. До того они с Васькой не раз обсудили, что это за чудной «государев преступник» и чего ему от них надобно? Тут было над чем поломать голову смышленому Бочарову. Вначале он предположил, что Сухина попросту фискал, шпик. За это предположение Голиков сразу пообещал свернуть дружку шею.

— Может, и я, по-твоему, фискал? — слишком вежливо поинтересовался Голиков.

— Не-е, ты, Паша, не фискал, ты придурочный. Ты мне лучше объясни, за какие дела он тебе угощение поставил. Или за красоту твою писаную?

Голиков мало думал о своем первом разговоре с Сухиновым. Он не умел думать. Он проникся к поручику доверием, ощутил его власть над собой, а этого с ним тыщу лет не бывало. Но объяснить свои чувства он, если бы и взялся, вряд ли сумел. В его дремотном воображении после встречи с Сухиновым закопошились слабые ростки смутных надежд. Каких? На что? Бог весть.

После дотошных расспросов Бочаров все же пришел к выводу, что Сухина не фискал и не шпик.

— Он, скорее всего, блажной, — определил Бочаров. — Я таких встречал. Это хорошие люди, особливо ежели у них есть деньжата. Они, блажные, с денежками легко расстаются, без горя. Ты ему обещай что ни попадя, чего он захочет, хоть луну с неба, а уж он тебе за обещание все отдаст, рубаху с себя сдерет. Мы его, Пашенька, обязательно должны раздеть и разуть. Это для блажного первое удовольствие, чтобы его раздели и разули. И надобно, Пашенька, поспешить, потому не мы, так другие его враз обкрутят.