Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

— Есть люди, брат, которые думают не только о себе и живут не только ради собственного благополучия. Это особенные, очень благородные люди, поверь мне. Они хотят, чтобы на свете не было несправедливости. Они по желают, чтобы один человек мог по злобе духа унижать и мордовать другого беззащитного человека. Их мечта — построить на земле царство братства и равенства между людьми. Эти люди как факелы во мгле. Я узнал их и понял, что раньше был слепым. Я прозрел, Степушка! И ты когда-нибудь прозреешь и не будешь смотреть на меня, как на сумасшедшего. Ведь ты же видишь, сколь много вокруг обмана и нужды, и жестоких надругательств, и все это идет не от бога, а от тех, кто его именем властвует на земле… Если это понять, то станешь зрячим.

— Говорят, предводитель ваш чуть ли не царского рода. Это верно?

— Муравьев Сергей Иванович, может, по роду и не царь, но по разуму и доброте — он выше царя. Уж поверь! Ради всех несчастных на земле он отринул от себя богатство и власть и взошел на Голгофу. Его, раненого и больного, заковали в железа и теперь, наверное, издеваются над ним и плюют ему в лицо. Думать об этом — душа стынет.

Под утро братья уснули, обнявшись, на Степановой кровати. Уходя на службу, Степан посоветовал брату не выходить на улицу, сказал, что у этого дома тысяча глаз и ушей. Договорились, что Степан попробует достать гербовой бумаги и печать, чтобы выправить Ивану паспорт. Это сейчас было самое важное.

Вечером он принес бумагу, а печать обещал доставить на другой день. Сухинов сразу взялся за кропотливую, тонкую работу — подделку документа. И смех и горе. У него почерк был корявый, не канцелярский, над каждой буковкой пришлось попыхтеть изрядно. Степан томился, в волнении сжимал руки, но сам за перо не брался, пот его от страха прошибал. Все же получилось прилично. Паспорт выглядел внушительно. Часа три провозились с подписями судьи, секретаря и протоколиста, которые Иван копировал с инструкции о вручении какому-то дворянину Льву Цыбульскому грамоты о явке в суд. Эту инструкцию Степан днем позаимствовал у брата Василия, не сказав, как и условились с Иваном, для чего она нужна. Василию ни к чему знать, что беглый его брат в городе. Зачем его втягивать в этот омут? Неведение для него благо.

Наконец паспорт был выправлен, хотя пока без печати.

— Погоди, Степа, — сказал Сухинов, любуясь своей работой. — Будем с тобой фальшивые червонцы рисовать. Во разбогатеем-то.

От этой немудреной шутки Степана сызнова прошиб пот. На другой день он принес печать, которую умыкнул по месту службы в уездном суде. Пока нес, натерпелся страху, измаялся и все думал, как же брат Иван, которого ловит вся губерния, должен себя чувствовать. Брат Иван по виду чувствовал себя превосходно.

— Эх-ма! — воскликнул он, стукая печатью. — Ну, Степа, теперь ты тоже, считай, государев преступник, как покрыватель и соучастник.

— Ой, не говори так, не говори так, брат! — взмолился Степан, представив себя почему-то на дыбе.

— Не робей, Степушка, с таким пачпортом я через неделю в Турции буду. Деньжат бы еще немного.

— Денег у меня мало, вот все, что имею, — пять рублей да мелочишка. Хотел себе сапоги справить.

— И справляй на здоровье. До границы у меня хватит, а у турков мигом разживусь. По крайности какого купчика тряхну. Наше такое дело злодейское, мы без пролития крови не можем.

Прискорбно было слушать Степану братово зубоскальство. Он и жалел его, а все же тайком желал, чтобы тот поскорее убыл. Не рожден был Степан для противоборства с сильными мира сего. Тут особый норов и особая хватка нужна. У брата она была, а у него не было. Ничего не поделаешь. Кому что на роду написано.

Он горько плакал, когда Иван с ним прощался спозаранку, до свету, действительно, как тать ночной. И Иван отворачивался, прятал глаза.

— Увидимся ли еще когда-нибудь, Ванюша? — спросил Степан.

— А то как же! И на свадьбах друг у дружки погуляем. Ты почему до сих пор бобылем, Степан? Мне уж, видно, дальняя дорога нагадана, а ты давай, поторопись. Как же без семьи-то? Да и отечеству солдаты всегда нужны.

Обнялись, расцеловались, уехал Иван. Забрал у крестьянина лошадь и через полчаса уже был за городом, держал путь на Кишинев. Оттуда до границы рукой подать…

Ловят бунтовщика Сухинова. Скачут во все стороны царевы слуги со строжайшими повелениями. Подстерегают на всех дорогах. Как зверя, обкладывают. Большой опыт охоты на людей накоплен в России. Страна огромная, без конца и края, а если со смекалкой и старанием взяться, можно так устроить, что ни одна мышь не проскочит. Но это только кажется. Сухинов-то до сих пор на воле, стремителен и быстр. Сети раскиданы, правда, густые. Опасен, значит, властям безвестный доселе поручик. Вот поди ж ты, один человек всего, какая малость вроде, а сколько людей на ноги поднято, чтобы его вольный путь пресечь. Важен не человек, важна идея устрашения. В стольном Петербурге замученный страхами император готовит, лелеет, вынашивает в сердце грандиозную расправу. Он знает: зло потребно вырвать с корнями, глубоко, чтобы ни один побег не уцелел, не зазеленел новой весной, не пустил свежие ростки. Свободомыслие — такая зараза, которая зреет долго и исподволь, а после разносится по всей земле мгновенно, как холера, не напасешься на нее бараков. Зло надо искоренить так, чтобы не только помыслить наперед о заговорах было страшно, но и от одних воспоминаний люди бы содрогались.