Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

Он не верил, что Сергея Муравьева убили, хотя слышал, как об этом кричали. Он ни на секунду этому не поверил. В это нельзя было верить.

Немного отдышавшись, Сухинов побежал дальше, приволакивая правую ногу. Вскоре достиг крайней избы. Прокравшись огородом, легонько постучал в низенькое темное оконце. К стеклу приклеилось серое пятно, чье-то лицо. Сухинов сделал знак, чтобы отворили, пошел к крыльцу. Ждал долго, минуты текли ватные, вязкие, никакого шевеления за дверью. Потом сразу голос:

— Чего надо-то?!

— Открой, хозяин, не бойся!

Лязгнул засов, приоткрылась щель в двери, оттуда щурятся, разглядывают.

— Да открывай, в самом деле, не убивец я. Видишь, окоченел на морозе. Пусти погреться!

Щель пошире, высунулась лохматая мужичья голова.

— Пошто ночью бродишь? Кто такой?!

— На тебе крест есть, хозяин? Человек погибает, а ты его пытаешь. Пусти в избу — отвечу.

Крестьянин отворил дверь так, что Сухинов еле протиснулся. В руке у мужика топор.

— Чуть что — пеняй на себя, — предупредил он. А мужичонка приземистый, крепкий и, видать, без особого страха в душе, хотя и с топором на всякий случай. Другой бы вовсе не отворил.

Прошли в горницу. Хозяин затеплил лампадку. Повернул огонь к Сухинову, внимательно его оглядел.

— Чего смотришь, говорю, не разбойник. Спрячь до утра — заплачу.

— За деньги головы не купишь! — мужик все смотрел на него туповатым, рассеянным взором, топор не выпускал из рук, что-то прикидывал. Сухинову все стало безразлично. В деревне одна за другой забрехали собаки, где-то неподалеку конский топот, гулкие человечьи голоса.

— Ну?! — спросил Сухинов, улыбаясь.

И мужик в ответ усмехнулся.

— Никак приперло, барин?

— Сам видишь.

— Что же, оно конечно, в погребе отсидеться можно. Только я за тебя не ответчик. Нагрянут, скажу застращал ты меня и до смерти грозился извести. Ты уж не обессудь тогда. У меня детишки.

Сухинов устало кивнул.

Люк захлопнулся с сухим треском. Свечка тускло тлела. Сухинов огляделся в своем новом пристанище — неструганые, сочащиеся ледяным потом стены, земляной пол, бочка с капустой. Он навалил в угол тряпок, сел, прислонившись спиной к стене. И сразу почувствовал, как ослабел и выдохся, тело налилось железом, при малейшем движении, стоило пальцем шевельнуть, иглистая боль вонзалась в виски.

«Ничего, — подумал он. — Чуть отдохну, посижу тут в холодке… Э-э, куда тебя несет, тварь серая?!» Любопытная крыса высунула из-за бочки зубастую морду. Крыса разглядывала Сухинова вполне осмысленно, видимо пытаясь понять, кто это вдруг обосновался в ее владениях.

— Убирайся! — сказал он громко, чтобы ее напугать. — Убирайся, мерзкая тварь, кому говорят!

Крыса не убралась, а наоборот — наполовину высунула туловище. Чтобы не видеть ее зловещей морды, Сухинов закрыл глаза. Он думал о том, что ему делать дальше, если удастся пересидеть сегодняшнюю ночь, куда бежать и к кому обратиться за помощью, но мысли помимо воли возвращались к недавним событиям. И это были даже не мысли, а мучительные, почти ощутимые видения. То он заново падал в снежный овраг, то видел Муравьева на коне, отдающего последние распоряжения, то погружался в свинцовую тяжесть. Было плохо, надсадно ныли все суставы, кружилась голова, и, казалось, кто-то посторонний, удивительно настырный, вытаскивал и снова вставлял одну за другой занозы в его истерзанное сознание.

Сколько он просидел так, борясь с усталостью и дурманящими видениями, — может, минуту, а может, и два часа? Внезапно одна четкая и ясная, как вспышка, мысль заставила его вздрогнуть и открыть глаза. Крыса сидела у его ног.

«Боже мой! — подумал Сухинов. — Если Муравьев убит и полк разгромлен, значит, все кончено. Больше ничего не будет. Не из-за чего дальше суетиться. Да, да, все кончено. Я отличаюсь от этой крысы только тем, что она здесь живет, а меня сюда загнали. Но если даже я выйду отсюда, то все равно меня вскоре посадят в какое-нибудь другое место, похожее на этот погреб, только уже навсегда. Может быть, перед тем мне удастся расколотить еще несколько свинячих голов, но ничего я этим не достигну. И, скорее всего, те люди, которые будут ловить меня и вязать, не будут осознавать, чем они заняты и кого ловят. Бороться с ними — разве есть в этом смысл?»

— Боже мой! — повторил Сухинов вслух и впервые по-настоящему ужаснулся размерам несчастья. — Муравьев погиб, полк разгромлен, все потеряно! Зачем же я тут сижу, чего выжидаю, как уползший в нору червяк?! А, вот зачем!