Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

Вскоре к нему вышел генерал — толстый человек в парчовом до пят ночном халате. Мозалевский важно доложил: он прапорщик восставшего Черниговского полка с письмом от Муравьева. Генерал засуетился, с трудом нацепил на нос очки, и когда читал письмо, рука его мелко дрожала. Прочитав, он плаксиво сказал:

— Хорошо, хорошо, скоро я с ним увижусь. А вы, голубчик, ступайте, ступайте! Тут не вполне безопасно.

Мозалевскому показалось невероятным, чтобы генерал собирался повидать Сергея Ивановича, и он спросил, не надо ли передать что-нибудь на словах.

— Ничего не надо, ничего! Быстрее уходите! — Генерал был жалок, халат на нем от резких движений распахнулся, обнажив волосатую, лоснящуюся от нота грудь. Мозалевский упорствовал, не уходил, несколько раз повторил, что Сергей Иванович ждет ответа и помощи. Генерал, однообразно нудя: «Ничего не знаю!» и «Прошу меня оставить!» — ловкими маневрами обходя Сашу то с одного бока, то с другого, дотолкал его до дверей. У генерала начала трястись нижняя губа. Делать нечего — Мозалевский ушел.

Ночь стояла над древним Киевом морозная, безлунная. Мозалевский пошел искать следующий адрес — подполковника Крупенникова. Он брел, озираясь на каждый звук, держась ближе к домам — боялся нарваться на патруль. Озяб и руки закоченели, где-то он оставил перчатки, возможно, в прихожей у струсившего генерала. Он проклинал и генерала, и всех трусов и подлецов на свете. И себе он уже не казался героем, а потому заодно проклинал и себя вместе со всеми.

Однако встреча с Крупенниковым Мозалевского успокоила. Офицер громадного роста и величавой внешности встретил его, как родного брата, обласкал, поднес чарку водки и мятный крендель, а потом объявил, что всё войска, собранные в Киеве, с минуты на минуту будут подняты по тревоге и вскоре пойдут на усмирение Черниговского полка. Крупенников, посмеиваясь, сказал, что это хорошо и как раз на руку Муравьеву, потому что войска ненадежны и, надо полагать, присоединятся к восставшим по первому сигналу. Писать что-либо Муравьеву он тоже отказался, объяснив, как и генерал, что надеется обнять Сергея Ивановича раньше, чем это удастся Мозалевскому. Пораженный таким совпадением планов у обоих адресатов, Саша вышел на улицу. Он прошел всего несколько шагов и остановился, потирая виски от удивления, не веря своим глазам. За те несколько минут, что он провел у Крупенникова, город поразительно изменился. Улицы посветлели от зажженных окон и от факелов. Крики, лязг оружия, барабанная дробь нависли над вырванным из сна городом, как пелена. Мимо Мозалевского то и дело пробегали какие-то растрепанные люди с тюками и свертками, женщины выносили из квартир детей. Одного бегущего молодого человека, по виду мелкого чиновника, Мозалевский сумел остановить.

— Что случилось, объясните!

— Вы не знаете? Объявлена тревога! Разбойники окружили город и поджигают его с разных концов! Спасайтесь!

— Какие разбойники?

— Неизвестно. Говорят, какой-то Муравьев, из беглых каторжников, вооружил всю округу.

Мозалевский понял, что дело плохо и надо быстрее уходить из Киева. Он вернулся к тому месту, где оставил лошадь и солдата при ней. Солдат исчез, но лошадь была на месте, привязанная к столбу, металась, издавая ржание, похожее на мольбу, роняя на снег клочья пены. Мозалевский переулками поскакал к Подолу, надеясь встретиться с Харитоновым и солдатами. О том, чтобы доставить третье письмо, нечего было и помышлять. Но и добраться к условленному месту ему не удалось. Повсюду шныряли группы жандармов и вооруженные отряды солдат. Народу на улицах становилось все больше. Вокруг — перекошенные лица, угрожающие или плачущие голоса.

Мозалевский свернул в предместье, предполагая глухими подворьями выбраться на Брусиловскую дорогу. Замелькали низенькие хатки, немые спуски оврагов. Не успел Мозалевский перевести дыхание, как услышал за спиной топот копыт по булыжнику и исступленные крики: «Стой, стой!» Бросив поводья, он достал письмо, порвал его и стал судорожно запихивать в рот клочки. Он успел проглотить все письмо, пока жандармы его догнали и окружили.

— В чем дело, господа? — спросил он, по возможности спокойным тоном.

— А вот скоро узнаешь, в чем дело! — грубо одернул его жандармский ротмистр. — Почему не остановился?

— Конь понес.

— Ничего, теперь не понесет!

Мозалевского отвели на главную гауптвахту, а оттуда через короткое время доставили к командиру четвертого корпуса князю Щербатову. По дороге ни о чем не расспрашивали, будто все и так о нем знали. Его, конечно, кто-то опознал, кто-то выдал. «Уж не генерал ли? — мелькнула догадка. — А может, Крупенников?»