Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

— Ах да, ты вот что, Михей. Отправь кого-нибудь в Васильков к Кузьмину. Я сейчас записку напишу.

Муравьев вернулся в избу и быстро набросал несколько строк, просил Кузьмина приехать как можно скорей, захватив с собой Соловьева и Щепиллу. Запечатав конверт, отдал вошедшему в комнату солдату. Попросил не медлить и обязательно передать лично Кузьмину. Солдат завернул письмо в кумачовый платок, важно ответил:

— Рази мы не понимаем, ваше высокоблагородие!

«Что, интересно, он понимает?» — удивился Муравьев. Заглянул в комнату, где лежал брат. Матвей негромко постанывал во сие. Сергей Иванович потряс его за плечо.

— Матюша, тебе плохое снится? Перевернись на другой бок.

— Не надо, Сережа, — сказал Матвей, не открывая глаз, но внятно. — Господь помилует.

— Помилует, помилует, спи!

Некоторое время, неизвестно сколько, сидел в оцепенении на своей кровати. Ощущение неминучей беды свинцовым комом распирало грудь. И умения сплющить этот ком, вытолкнуть его из себя у него не было. Осторожно, не раздеваясь, прилег на подушку. Перед сомкнутыми веками поплыли грезы. Царь Александр, молодой и красивый, скакал на белом коне.

— Эй, Муравьев, почему не в строю?!

— Виноват, государь!

— Робеешь, что ли? Я же наградил тебя золотым оружием за храбрость. Стыдно, Муравьев!

— Мне не стыдно, государь, больно! Душа моя болит, уязвлена страданиями стала…

— Чужими словами говоришь! — загрохотал царь, поскакал прочь, смешно клонясь с седла набок.

Муравьев в досаде хотел крикнуть вдогонку что-то дерзкое, главное, но ему помешали, окликнули. Он не понимал, кто его зовет таким отвратительно знакомым голосом. Открыл глаза, понял. Посреди комнаты стоял Гебель, морда растеклась в ликующей гримасе. Зубы торчат частоколом. Позади — жандарм, глядит с любопытством. Гебель:

— Трудненько в мои годы за вами поспеть, Сергей Иванович. Откроюсь, насилу догнал.

Муравьев лежал не шевелясь. Вошел в комнату фельдфебель Шутов.

— Караул расставлен? — обернулся к нему Гебель, пролаял. — Ты что же, подлец, спишь на ходу, не отвечаешь?!

Шутов смотрел на подполковника не мигая, в его уставной стойке «смирно» была тем не менее некая неуловимая раздражающая вольность.

— Так что не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, все приготовлено.

— Что приготовлено? Ты как разговариваешь, скотина?! Вот я тебя сейчас научу порядку! — Гебель занес тяжелый кулак, примерился в рожу наглецу. Не ударил, сплоховал. Что-то его остановило, сам не понял — что. То ли немигающий взгляд фельдфебеля, то ли его каменная неподвижность. Схватил со столика пистолет Муравьева, дрожащими пальцами ссыпал с полки порох. Сергей Иванович рассмеялся.

— Как у вас все ловко выходит, Густав Иванович. Что значит призвание иметь к сыску.

— Где подпоручик Бестужев-Рюмин? Извольте отвечать!

— Откуда же мне знать. Кажется, он собирался в Киев… А вот не желаете ли чаю, Густав Иванович? У меня есть плитка преотличного, как раз к случаю.

Гебель, насквозь продрогший, но в великолепном настроении, от чая не отказался. Он сумел выведать от денщика Кузьмина, что Бестужев должен воротиться к утру. Подождать несколько часов и — хлоп! — клетка на запоре. Скоро, скоро поубавят вам амбиции, Сергей Иванович! В пятом часу утра сели вместе чаевничать… Матвея звали, он остался лежать, отвернувшись к стене.

Кузьмин получил записку Муравьева поздно вечером. Они все засиделись в бездействии, замаялись, и записка эта была как сигнал к атаке. Сергей Иванович жив-здоров и покамест на свободе. Это ли не радость. Немедленно надо скакать. Там уж видно будет, что дальше. Наверняка у него есть какой-нибудь план.

Они поскакали разными дорогами, чтобы вернее было, Кузьмин с Сухиновым, Щепилло с Соловьевым.

Около восьми утра Сухинов и Кузьмин первыми, чуть не загнав лошадей, прискакали в Трилесы. Они еще издали увидели, что дом Кузьмина окружен солдатами.

— Опоздали, Иван, — горестно сказал Кузьмин, — Муравьев под караулом.

— Посмотрим, — бросил Сухинов. В нем закипало давно уже, казалось, забытое предвкушение схватки, и он повеселел, — Гебель, я полагаю, не о двух головах.

Они вошли в комнату, где Густав Иванович приканчивал невесть какую кружку чая, был красен и утомлен. Муравьев полулежал на кровати, спустя ноги на пол. Густав Иванович, увидя офицеров, поперхнулся чаем, не успев толком откашляться, заорал на Кузьмина: