Валерий Бондаренко - Алина, или Частная хроника 1836 года [СИ]

Сперва княжна была настороженно холодна Но я разговорила ее вопросами, которые льстили владелице этих сокровищ. Я, кажется, снова была остра. Какой-то бесенок шептал мне: «Сломи ее, понравься ей!». Мне и в самом деле страшно хотелось понравиться этой гордячке. Отчего? Душа будто чувствовала близость чего-то. Впрочем, чего? Я не знаю…

Мне хватило ума посмеяться над шаржем, изображавшим месье д'Антеса с длиннейшим носом и усами, точно у крысы.

— Вот мужчина, которым я никогда бы не увлеклась! — заметила я.

— В самом деле? — княжна, похоже, обиделась и отодвинула от меня альбом.

— Конечно! Он слишком хорош для мужчины. Он любит себя, наверно, больше всего на свете.

— Вы мало знаете барона… Но он вам хотя бы нравится?

— Зачем? Я думаю, нужно увлечься лишь тем, в чувствах кого можешь быть уверена. Месье д'Антес слишком блестящ для меня.

— Вы скромнее, чем это нужно для счастья, — заметила Мэри, но голос ее стал теперь куда как теплее.

— Мне кажется, каждый молодой человек способен забыть себя, — настойчиво продолжила Мэри. — Забыть себя или хотя бы увлечься сильно, — а там… Там все решит случай, судьба; наконец, привычка.

— Вы не мечтательны, — заметила я.

— Вы также трезвы ужасно! — возразила княжна. Мы пристально посмотрели в глаза друг другу и рассмеялись.

Проболтали мы затем часа полтора. Теперь, когда все предубеждения ее рассеялись, Мэри была добра, беззаботна. Я поняла: ей приятно умно болтать, — ведь это так редко нам выпадает.

— Жаль, — сказала она на прощание. — Что мы можем видеться, только когда старшие этого захотят. Но давайте договоримся: мы будем писать друг другу?

— Конечно, Мэри!

И хотя тетушка — вовсе не близкая подруга княгини и являться к ним в дом часто нам неуместно, — к счастью, недавно завелась у нас городская почта. Отправленное утром письмо ввечеру непременно будет у адресата. Право, нас с Мэри ждет целый роман в письмах. Ну не смешно ль? А впрочем, очень ведь мило…»

Заметы на полях:

«После Наполеоновских войн стиль жизни, равно как и моды, изменился разительно. Теперь уже не суровый воин в мундире и сапогах и его добродетельная подруга в строгих «античных» платьях, а ловкий делец и «воздушная» мещаночка определяли облик общества. В маленьких гостиных, оклеенных темными обоями, среди пестрых ковров и этажерок с горами безделушек, под теплые звуки Шуберта и Шопена, разворачивались семейные драмы вокруг наследств, выгодных браков, бизнеса и карьеры, — все то, что дало неисчерпаемые сюжеты Диккенсу и Бальзаку. Русская знать послушно перенимала дух парижских кокоток и лондонских буржуа». (Н. В. Казарин, «История европейской моды»).

«Итак, моя дорогая, вчера у Всеволожских случился бал. Я нарочно пишу «случился», потому что в их доме случайно все, от мебели до хозяев. Кажется, в комнаты ворвался вихрь и замер там навсегда, — до того там все безвкусно, нелепо и странно. Все блестит золотом, так что начинаешь всерьез опасаться: вдруг и к ужину золото подадут?

Ну да бог с этими Всеволожскими! Помнишь ли ты мое признанье, что было позавчера? Увы, я люблю барона, и это дает мне почти сладостное право ревновать его. Пусть глупцам кажется это смешным, но я ревную его ужасно!

Ты была права, моя дорогая: он слишком — ах, слишком! — в моде. Он танцевал с Козицкой, с Лопухиной и с этой Фифи Толстой. Правда, со мною он танцевал самое главное — мазурку, и мы очень мило болтали. Мило! Но так же мило он болтал, вальсируя, с этой несносной Фифи. Я знаю, у нее красивые ножки. Но где же, мой свет, у ней голова?!

Во время мазурки я, между прочим, сказала, что все мужчины вульгарны: они презирают женщин, любя в них лишь внешнюю красоту. Он возразил, заметив то же о женщинах.

— Но вот вам пример, он рядом, — заметила я. — Угадайте, о ком я. Муж — жуткий урод и немолод, жена молода, красива, хоть и глупа. И любит его, верна ему! Даже странно…

Барон рассмеялся:

— Я знаю, о ком вы говорите, княжна. Но кто вам сказал, что жена верна?

— В этом нет никаких сомнений, — если вы угадали, конечно…

Тут мазурка кончилась. Барон подвел меня к маман. Странно, почему он мне не ответил?.. А впрочем, у страха глаза велики: он знает толк в жизни, но он человек здравого смысла. Влюбиться в женщину там, где нет никакой надежды кроме, быть может, минутной связи, и существует прямая опасность, — зачем? Неужели он просто тщеславен?».

Прочтя это, Алина задумалась. Барон тщеславен? К чему? Он ведь итак красив, мил, — всегда, кажется, весел. Человек, мало заметный в обществе, нередко жаждет признанья. Но зачем стремиться к тому, что уже имеешь?..