Явдат Ильясов - Башня молчания

– Эй! – окликнул его кто-то сзади.

Обернулся Омар, видит: стоит у резных богатых ворот в убогой каменной ограде некий человек средних лет, круглый, румяный, с бородкой, окрашенной хною. Шелковая белая рубаха распахнута на смуглом объемистом брюхе, из-под широких штанин зеленого шелка торчат облезлые кривые носы старых, стоптанных туфель.

Должно быть, мясник. Перекупщик базарный. Или торговый посредник. Словом, проныра, начинающий в силу входить. Замечено: чем мельче деляга, тем больше в нем самомнения. Дома ходит в шелках. Старую ограду, готовую рухнуть, перестроить не хватило терпения, а резные новые ворота уже поставил: смотрите, вот я какой. Таким со временем станет муж Эль-Мирры…

– Иди сюда, мир его праху, – приказал человек.

Ладно, подойдем. Нас не убудет. Узнаем, что ему нужно. Человек окинул его небрежно-оценивающим взглядом.

– Хочешь, мир его праху, заработать дирхем? – спросил он снисходительно.

– Каким образом? – вскинул брови Омар.

Человек махнул рукой через плечо:

– Вычистишь мне выгребную яму.

Вот оно, решение всех мировых задач! Вот ответ на все вопросы нравственности.

Вот он, стяжатель, во всей своей вздорной красе. Копайся за дирхем в его дерьме…

А как же! У него есть дирхем. Или сто тысяч дирхемов, – ему лучше знать, сколько их у него. И он считает, что вправе унизить случайного прохожего с благородным, умным, хоть и несколько измятым лицом. Более того он рад унизить незнакомого человека, ибо это возвышает его в собственных глазах.

– Нет. – Омар повернулся и пошел своей дорогой. «Так-то, любезный, – сказал он себе. – Вот до чего мы с тобой докатились…»

Нахал не отставал:

– Ну, чего тебе стоит? Мир его праху. Провозишься день, получишь дирхем. Целый дирхем!

– Отстань, добрый человек! – отмахнулся от него Омар с досадой. – Я тебе дам три дирхема, лишь бы ты отвязался.

Человек на миг остолбенел от неожиданности. Он судорожно глотнул воздух круглым рыбьим ртом и брякнул:

– Дай. – И, подумав, добавил: – Мир его праху.

Омар потянулся к поясу и только тут увидел, что вышел на улицу в простой, без карманов, рубахе, в которой ходил дома. Видно, из-за нее, из-за этой старой рубахи, и решил наглец, что имеет дело с бедным поденщиком.

– Забыл кошелек, мир его праху. В другой раз занесу.

– Нет уж, давай! – вскричал человек в блестящих шелках и драных туфлях. – Найди сейчас же, где хочешь.

Он неотступно следовал за поэтом по улице:

– Гони три дирхема.

– Я…

– Ведь ты обещал три дирхема, а? Скажи сам, обещал или нет? Бог свидетель!

– Но…

– Ты должен мне три дирхема.

– О господи! – взмолился Омар. – В другой раз занесу.

– У тебя никогда не бывало три дирхема сразу, – сказал презрительно обыватель. И схватил Омара за ворот. – Нет уж, хочешь не хочешь, ты очистишь мне выгребную яму.

Омар – чуть не плача:

– Друг! Говорю тебе: я этим не занимаюсь!

– А чем ты занимаешься? – спросил тот угрожающе.

– Убиваю дураков! – прошипел Омар, зверея. – Вот этой самой палкой.

Жуткие зеленые глаза…

Обыватель понял: сейчас, сей же миг, он будет искалечен. Он тихо, с ужасом, ойкнул, попятился и пустился, мир его праху, бежать по улице с истошным криком:

– Спасите! Помогите…

Смешно? Нет, страшно…

«Так, видно, и делается история, – мысленно завершил Омар свой рассказ о Рудаки. – Есть некое целое, действующее бессознательно. Это жизнь. Великое множество особых жизненных обстоятельств рождает не меньше разных несходных желаний. В итоге жестоких столкновений великого множества этих желании, по причине их глубокой несовместимости, возникает событие. И раз уж один не хочет того, чего хочет другой, то в конце концов получается то, чего никто не хотел.

Все как в природе. Муравейник – иначе не назовешь. А человек – это дух. Дух и разум».

Да, страшно. Читая в книгах о тяжкой судьбе необыкновенных людей, живших в прошлом, мы возмущаемся теми, кто не понимал и преследовал их за то, что они были непохожими на всех. И не замечаем необыкновенных людей, живущих сейчас, рядом с нами, – а если заметим, тоже поносим. За то, что они не такие, как мы.

Жена пророка, например, вовсе не видела в нем пророка. И изводила жена близкого к богу, не меньше всякой другой вздорной бабы…

У Омара тут же наметился новый рассказ для его «Книги печали».

Рассказ о глазах.

Арабский поэт Абу-Шис ослеп в конце жизни, успев сполна налюбоваться всеми красками земли и ее плодов, рубиновым вином и алой розой и мускусно-черным отливом кожи африканской невольницы Тибры. И то он горевал в своих стихах: