Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Мать, Бенигна Бирон, виновна в гордыне и жадности. Она хотела, чтобы ей, регентше, целовали руки, как новой властительнице России. Все целовали — и даже принцесса Анна Леопольдовна, племянница покойной государыни Анны Иоанновны. Как потом герцогиня отчаянно отбивалась этими лживо обцелованными руками от солдат старого изменщика, генерала-фельдмаршала Миниха, которые потащили ее прямо из собственной спальни — прочь из прежней жизни…

Пока гвардейцы отводили душу за былые унижения, избивая Эрнста Иоганна Бирона, госпожа Бенигна вырвалась и выбежала в одной рубашке на снег. Ее настигли, с грубой матерщиной потащили к адъютанту фельдмаршала Миниха, фон Манштейну. Бенигна, в отличие от мужа, объятого ужасом и унизившегося до жалкой мольбы о пощаде, показала, что в ее худом маленьком теле живет рыцарский дух. Не покоряясь судьбе, она кричала, кусалась, царапалась, одному субалтерну [2] Субалтерн — младший офицер в подразделении. чуть не вырвала усы. Отвратительно гогоча, солдаты подняли ее на воздух и воткнули головой в сугроб: «Охолони, бесовая баба!». Потом вытащили, полу-задохнувшуюся, окоченевшую, с забитым снегом ртом, отхлестали крагой по щекам, бросили в простые сани и отвезли на допрос, вслед за отцом. Детей и братьев регента арестовали позже, никого не забыл новый хозяин положения, фельдмаршал Миних, стратег дворцового переворота. Никого не обошла своим вниманием новая правительница России, Анна Леопольдовна.

Но младший брат Карл и сестрица Гедвига, они-то что плохого сделали — и кому? Их-то за что собираются бросить в каменный мешок? Сестру и так наказал Господь: у нее на спине хорошо заметный горб, над которым про себя посмеивались придворные кавалеры. О, когда отец был у власти, они не осмеливались смеяться вслух! Правда, глаза у сестры умные и добрые, и лицо милое, даже красивое. Этим глазам рассыпали комплименты блестящие щеголи, состязались за право повести ее в танце и строили планы на ее обильно присыпанную Бироновским золотом холодную ручку… Сколько же лжи, лицемерия, жеманства! Сколько жестокости и подлости…

Драгунский конвой остался на берегу. Сейчас он развернет коней и поскачет обратно в Петербург. Эх, Петербург, изящный город забав, странный европейский пасынок России, увидеть бы тебя еще хоть раз! Скрипят весла… Солдаты гребут споро и ловко, им привычно — только водный путь соединяет их гарнизон с остальным миром. Оттуда — за припасами или, если повезет, в отпуск, обратно — к постылой гарнизонной службе. Какая у солдата свобода, он тоже прикован узами присяги и воинского артикула к этим холодным камням на острове…

Но солдат хотя бы может каждый час видеть небо и простор не сквозь решетку, в час досуга утешиться шуткой в кругу товарищей, получить в свой черед «увольнение со двора» и насладиться чаркой водки в кабаке и ласками дешевой потаскушки! Молодому Питеру Бирону даже эти низменные забавы представлялись теперь верхом наслаждения… Ему даже такие уже недоступны! Выжить бы в этой страшной крепости и выйти когда-нибудь на свободу, вот и все его, Питера, желания. Сбудутся ли они? Вряд ли. В России умеют заживо хоронить людей, его отец их так и хоронил.

Питера била крупная дрожь, и зубы предательски выстукивали барабанную дробь. Но не от страха и не от пронизывающего холода, а от странной смертной решимости. Надо броситься в воду прямо сейчас! Нырнуть в студеную купель и плыть в глубину сколько хватит сил, чтоб не могли достать и втащить в лодку. Это ничего, что осенняя водица холоднее льда — быстрее перехватит дыхание. А потом ботфорты сами наполнятся водой и утянут на дно. Он, Питер, все же офицер. Хоть и являлся в полк по два-три раза на год, но правила российского офицерства постиг: пуще смерти должно страшиться бесчестья! Ладога примет его и защитит от бесчестия, она добрая…

Но едва Питер сделал еле заметное движение к борту лодки, навстречу такой желанной пепельно-ледяной воде, как ражий детина лет сорока с изрытым оспой лицом и галунами капрала грубо схватил его за ворот мундира и швырнул на днище лодки.

— Сидеть на месте!! — рявкнул он. Капрал для верности придержал Питера за плечо, рука у него была как каменная. Молодой герцог знал, русские мужики бывают очень сильны, если переносимые с детства голод и лишения сразу не подкосили их. Но хватка у служивого была не враждебной, и Питер не удивился, когда грубый голос ворчливо забурчал ему в ухо:

— Ты чего удумал?! Грех большой эдак себя жизни лишать. Терпи, парень! Христос терпел, и нам надобно. Пресвятой Богородице молись лучше… Она милостива, авось да и отпустят тебя…