Назир Сафаров - Гроза

Имам, вышедший на террасу мечети вместе с прихожанами, тоже спросил:

— Мне показалось или правда во время намаза находился в мечети некто чужой?

Люди отвечали на это каждый по-своему:

— Да, и я, кажется, видел постороннего человека…

— Действительно, молился в уголке какой-то человек…

— Удивительно, куда это он так быстро исчез…

Наконец все разошлись, опустела мечеть и суфий опять остался один. Он никак не мог успокоиться, обошел двор и так как не знал, как зовут незнакомца, то просто кричал: «Эй, странник!» «Эй, дервиш!» «Куда же вы подевались?» «Странный вы человек, зачем прячетесь?» Но незнакомец не откликался и не являлся на зов. Суфия опять охватил страх. Разные мысли шли ему в голову. «Если бы это был действительно человек, — думал суфий, — зачем бы ему скрываться от глаз людей? Тогда он и пришел бы к мечети иначе и ушел бы иначе. Пожалуй, это святой… Или, пожалуй, это дух предков. Может, именно его-то и видел перед смертью, доброй памяти, мой покойный отец? Ведь покойная, доброй памяти, матушка, рассказывала мне, что бедняга отец, повстречавшись с духом предков в облике дервиша, в тот же день слег, потерял речь, а потом и преставился. Вот и мне теперь явился тот же дух и в том же облике дервиша».

Подумав так, суфий еще больше забеспокоился. Сердце у него сильно билось, все тело охватила непонятная слабость.

«Что же мне теперь делать? — думал суфий. — Пойду подмету вокруг могил имама Хасана, имама Хусана и полью их водой, прочитаю молитву об успокоении их души».

Он взял метлу, ведро и побрел к могилам имама Хасана, имама Хусана. Его колотила дрожь. На лбу выступил пот, и если бы кто-нибудь мог видеть сейчас лицо старика, он поразился бы его смертельной бледности.

Пока суфий подметал и поливал вокруг могил, подошло время вечернего намаза, солнце уже зашло. Старик вспомнил, что не успел совершить омовенье, а нужно немедленно идти на башню и провозглашать азан. Он совсем растерялся и не знал, как ему быть: если сейчас совершить омовение, то он не окажется вовремя на башне. Если сразу идти на башню, то получится, что он провозгласит азан, не совершив омовенья. Тогда его предадут позору и отстранят от обязанностей суфия.

— Простит мне аллах, — утешил суфий сам себя. — Кто же узнает, совершал я омовение или нет, а то, что я опоздаю на башню, узнают все. И он, оставив ведро и метлу, поковылял к минарету. Сначала ему нужно было подняться по ступенькам на террасу мечети, а потом преодолеть двенадцать ступенек самого минарета. Пока он преодолевал эти двенадцать ступенек, сердце его застучало еще сильнее, в глазах потемнело, дыханье перехватило, и земля как будто покачнулась под ногами и завертелась. Он оперся на стену минарета, попытался прокричать «Аллах-и-акбар», как вдруг покачнулся и бухнулся прямо на лестницу.

Правоверные, уже тянувшиеся к мечети, увидели это, и с криками: «Что-то случилось с суфием!», «Суфий упал!» — побежали к нему. Лестница была узкая, подниматься по ней можно было только по одному. Те двое, которые поднялись первыми, увидели, что суфий лежит неподвижно, скорчившись и свешиваясь головой с верхней ступеньки лестницы.

— О, горе!

— О, бедняга суфий!

— Что это с ним случилось? — причитали люди.

Суфий был жив, но дышал редко, тяжело и сознание не возвращалось к нему.

Карим-каменотес обхватил суфия, положил его прямо на спину и сказал одному из прихожан:

— Произнесите вы азан, а то люди ведь ждут…

Привыкшие за двадцать лет к голосу Аймата-суфия, молельщики удивились, увидев на минарете другого человека.

Между тем Карим-каменотес с помощью других людей спустил суфия по узкой лесенке вниз.

— Так, так, потихоньку, — говорил Карим-каменотес сам себе, опуская беднягу с плеч и укладывая его на циновку на террасе мечети.

— Сосед мой, что с вами? — попытался он спросить у суфия, но тот ничего не ответил. Он храпел, задыхался, жилы на его шее вздулись, вид у него был страшный.

— Что же нам теперь делать? — спросил Карим-каменотес у людей, сошедших вместе с ним с минарета.

— Да что же мы можем сделать? И все ведь случилось за один миг… Ничего мы не можем тут сделать, пропустим только время намаза.

— Пока не надо его тревожить. Может быть, отлежится и придет в себя…

Оставив суфия на циновке, они поспешили на молитву. Кариму-каменотесу десятиминутное моленье показалось за десять дней. Едва дождавшись конца намаза, он поспешил на террасу, споткнулся о калоши прихожан, но, к счастью, не упал и опять оказался возле старика. Он опустился на колени и, всматриваясь в лицо суфия, громко позвал: «Сосед! Сосед!» Но сосед лежал неподвижно с открытым ртом, с закатившимися глазами и не дышал.