Наталья Громова - Насквозь

Мы собирались в небольшом помещении, чтобы сцеживать для детей дневные и вечерние порции молока. Нам приходилось вместе проводить по несколько часов в день. Я была уже довольно-таки взрослая по сравнению с восемнадцатилетними перепуганными девочками, иногда родившими своих детей от случайной любви или просто пережившими короткий курортный роман. Так как ребенок у них появился раньше обычного времени, а они не успели еще измениться, то есть у них не было видно беременности, оказывалось, что им еще предстояли объяснения со всеми заинтересованными сторонами, поэтому они часами ломали голову, как бы им оповестить своих возлюбленных и поздравить с таким сюрпризом родителей. Одна девушка, по профессии косметичка, родила девочку от романа с сербом, с которым отдыхала на море. Она учила всех делать маски, смеялась над своей нелепой судьбой и никак не представляла себя в роли матери. Другая молодая женщина сбежала от мужа-одноклассника к женатому мужчине и вот теперь, оказавшись на руках с не очень здоровыми близнецами (у них были проблемы с сердцем), грустно раздумывала о своих перспективах непонятно чьей жены. Истории были захватывающие, но всех объединяли общие страхи и полное отсутствие опыта и понимания, как жить дальше. Было одно общее остроумное наблюдение. Преждевременные роды почти у всех начались в полнолуние. Врачи об этом знали и шутили, что давно бы пора на эту тему писать диссертацию. Но никто так и не собрался. А при каждом новом появлении полной луны – больница наполнялась преждевременно родившими женщинами.

Эту небольшую детскую больничку возглавляла сухая как палка заведующая с поджатыми тонкими губами. С каждой из нас она проводила подробную беседу. Вызывая к себе в кабинет, она долго листала карту новорожденного, а потом внимательно смотрела в глаза. Матери затравленно следили за меняющейся мимикой ее лица, пытаясь прочитать хоть какие-то перспективы своих младенцев.

Я отметила, что она явно была не старше меня, но вид у нее был мрачный, оттого она и казалась немолодой. Сначала начальница нашей маленькой больницы сообщила мне о ребенке, его показаниях. Здесь не было ничего нового. Это были округлые фразы, но я смотрела и слушала ее с горячим вниманием, мне казалось, что она сейчас держит мою жизнь в своих руках. И тут она без всякого перехода сказала, что я, видимо, сильно согрешила, раз у меня родилась такая девочка. Я несколько опешила. Но она продолжала монотонно твердить, что со мной что-то явно не так. Не нахожу ли я в своих помыслах и поступках какого-то греха? Не отклонилась ли в сторону от своего женского предназначения?

И вдруг я произнесла трясущимися губами, захлебываясь в словах, что, мол, писала пьесы, статьи. Она оживилась. В металлическом голосе возникло воодушевление.

– Ну, – это ведь грех, писать! Тем более женщине. Читать-то можно, но только избирательно.

– А что можно? – покорно спросила я.

– Лескова, например.

– Спасибо, – ответила я. И в задумчивости вышла из кабинета. В тот момент мне казалось, что я исполню все, что мне скажет эта женщина, лишь бы ребенок был жив и здоров. Если надо – брошу писать и даже читать. Буду молить Бога и ни о чем больше стараться не думать. Я словно оцепенела и перестала себя чувствовать.

Задумчивость моя была столь глубока, что я едва не снесла со стола несколько агрегатов по сцеживанию молока. Я не могла не ответить на немые вопросы, с которыми ко мне обратились лица моих напарниц. Я сказала им только про грехи. Про писание пьес и чтение я промолчала, сочтя это уж совсем личным. На слова о грехе раздался тихий, еле сдерживаемый смех.

– Так это всем… сказали… мы все тут падшие и грешные… – весело шелестели молодые женщины.

Как ни странно, этот смех, эти девичьи лица, косынки, теплота и сочувствие – вывели из оцепенения. Разве они падшие? Они, которые так страстно хотят спасти своих детей. На них давят родители, их молодые мужья, любовники. Им говорят, шепчут, иногда даже кричат – откажись, откажись, – у тебя впереди целая жизнь. А кто знает, что у тебя вырастет за ребенок?

Когда я пришла на следующий день и вошла в наш зальчик, то увидела в углу женщину, которая вязала; на прыгающие в руках спицы – лились слезы. Я знала, что у нее родился ребенок-даун. Непонятно почему. Первый ребенок был нормальный. Муж-военный из подмосковного городка. Крепкая нормальная семья. Уже не первый день женщина пыталась с этим примириться и наконец со вздохом сказала нам, что, значит, такая у нее судьба – кто родился, тот родился. И теперь эти слезы. Я шепотом спросила, почему она плачет. Мне ответили, что заведующая утром рассказала ей о ее грехах и одновременно потребовала, чтобы та отказалась от ребенка, сдала в интернат.