Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

Реми подошел ко мне, мы вместе стояли у окна, и брат общипывал папоротник.

– Мы напугали еще одного жениха, – сказал он.

– Имеешь в виду, папа́ напугал.

– Он сводит меня с ума. Он так узколоб! Совершенно не понимает, что происходит!

Я всегда соглашалась с Реми, но на этот раз понадеялась, что папа́ был прав.

– Ты это всерьез говорил… насчет войны?

– Боюсь, да, – кивнул Реми. – Нас ждут тяжелые времена.

«Тяжелые времена». Диккенс. 823. Британская литература.

– В Испании гибнут гражданские. В Германии преследуют евреев, – продолжил Реми, хмурясь на лист папоротника, который держал в пальцах. – А я застрял на лекциях.

– Ты публикуешь статьи, которые поднимают проблему тяжелого положения беженцев. Ты организовал сбор одежды для них. Я горжусь тобой.

– Этого недостаточно.

– Но сейчас тебе надо сосредоточиться на учебе. Ты был первым на курсе, а теперь тебе повезет, если ты получишь диплом.

– Меня тошнит от изучения теории. Людям нужна помощь сейчас. Политики ничего не предпринимают. Я просто не могу сидеть дома! Кто-то ведь должен что-то делать!

– Ты должен получить диплом.

– От него никакого проку не будет.

– Папа́ не совсем не прав в этом, – мягко сказала я. – Ты должен закончить то, что начал.

– Я пытаюсь тебе объяснить…

– Пожалуйста, не говори, что ты снова что-то натворил…

Реми пожертвовал все свои сбережения в фонд помощи беженцам. Ни слова не сказав маман, он отдал бедным все продукты из нашей кладовой, включая и муку. Нам с ней пришлось бегом бежать на рынок, чтобы приготовить обед до того, как папа́ вернется домой, – он ничего не узнал и не стал ругать Реми.

– Раньше ты понимала.

Реми быстрым шагом направился в свою комнату и захлопнул за собой дверь.

Я поморщилась, услышав его обвинение. Мне хотелось крикнуть, что он никогда не был таким импульсивным, но я понимала, что ссора никуда нас не приведет. Когда Реми успокоится, я попытаюсь снова. А пока мне хотелось забыть о папа́, о Поле и даже о Реми. «Тяжелые времена». Я сняла эту книгу со своей полки.

Фройд, Монтана, январь 1984 года

Мы с папой топтались у кровати мамы. Она пыталась улыбаться, но у нее лишь слегка подергивались губы. С них сошли все краски, мама медленно моргала. Вокруг нее попискивали аппараты. Почему я после школы не пошла сразу домой? Может быть, тогда мама не очутилась бы здесь…

Я закрыла глаза и унесла маму прочь от чашки с недоеденным зеленым желе, от стерильной больничной вони к озеру. Вдыхая запах болота, мы с ней бродили там, и ее лицо раскраснелось от солнечного тепла. Она заметила что-то в траве. Мы подошли ближе, в подлеске лежали банки из-под пива «Курс». Мама достала из кармана ветровки пластиковый пакет и подобрала их. А я, желая просто наслаждаться моментом, сказала: «Идем, мам! Забудь о мусоре!» Но она не обратила на меня внимания. Для нее было важно оставить это место в лучшем виде, чем мы его нашли.

Доктор Станчфилд вернул меня к реальности. Он пришел, чтобы сообщить нам диагноз специалистов: ЭКГ показала, что мама перенесла на ногах несколько сердечных приступов, причинивших серьезный вред. Я не понимала, как мог произойти переход от утверждений мамы, что у нее просто перехватывает дыхание, к сердечным приступам. Как будто передо мной протянулась длинная дорога, на которой не было никаких предупреждающих знаков, вроде «Камнепада», «Встречного ветра». Как же мы очутились здесь? И как долго маме придется здесь оставаться?

На ужин папа разогрел замороженные бифштексы «Солсбери» и поставил подносы перед телевизором. Он сказал, что так мы сможем посмотреть новости, но я знала, что дело в Грэме Брюстере, заботливом якоре надежды, который будет говорить с нами. Этим вечером он брал интервью у одного из членов Союза обеспокоенных ученых о том, что может произойти в случае ядерной войны.

– Маме лучше? – спросила я.

– Не знаю. Похоже, она не такая усталая.

«В воздухе рассеется более двухсот двадцати пяти тонн пыли…» – говорил физик из Массачусетского технологического института.

– А когда она вернется домой?

– Хотелось бы мне знать, милая. Но Станч ничего не говорит. Надеюсь, что скоро.

Этот дым закроет солнце, положив начало великому оледенению.

– Мне страшно.

– Съешь что-нибудь, – ответил папа.

Не важно, насколько плохи дела сейчас, заключил ученый, они могут стать намного хуже.

Я вилкой двигала по тарелке мясо. Мой живот окаменел, в нем что-то медленно колотилось, как заблудившееся сердце.