Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

Париж освободили. Мистер Прайс-Джонс прохромал через всю библиотеку с криком:

– Немцы удрали!

Следом за ним топал месье де Нерсиа, восклицая:

– Мы свободны!

Расцеловав меня в обе щеки, мужчины обнялись, но тут же быстро отодвинулись друг от друга. Но лишь они одни были так осторожны. Я обняла Битси, потом Бориса, графиню, слуги которой принесли для всех шампанского, еще остававшегося в ее погребе. Я выпила за один день больше, чем за всю свою жизнь.

– Война пока не окончена! – предостерег мистер Прайс-Джонс.

– Но это начало конца! – возразила графиня.

– Я за это выпью, – решил месье де Нерсиа.

– Ты за все выпьешь, старина!

На неподстриженной лужайке служащие и читатели смеялись, целовались, кричали. Оркестр – из шестерых читателей – играл то «Stars and Stripes Forever», то «Марсельезу». Мы с Полем танцевали всю ночь. Казалось, что я долгие месяцы сдерживала дыхание, а теперь наконец смогла вздохнуть. Я жила настоящим, опасаясь за будущее. Но борьба за выживание кончилась, мы с Полем могли начать строить планы. И я позволила себе помечтать о доме и детях.

Несмотря на то что весь город ликовал, Маргарет была мрачна. Ее лейтенанта арестовали, и она не знала, куда его отправили. Хуже того, после четырех лет отсутствия вернулся ее муж. Жизнь с Лоуренсом представлялась ей как пустынная сельская дорога. Чтобы отвлечь Маргарет от всего, я пригласила ее прогуляться по Тюильри. Среди деревьев, в пятнистом свете фонарей я видела, как она дергает свои бусы. Мне хотелось утешить подругу, но я не знала, что сказать.

За изгородью послышался громкий шум, грохот барабана, крики парижан. Наверное, решили устроить шествие, чтобы отпраздновать свободу или даже победу. Надеясь, что это взбодрит Маргарет, я уговорила ее выйти за ворота.

По другой стороне рю де Риволи шли десятки мужчин, женщин и детей, они хлопали в ладоши, а один из мужчин бил в большой барабан. Какой-то старик в истрепанном костюме размахивал ощипанной курицей. Мне показалось, что сквозь этот адский шум я услышала рыдания.

– Не может быть!.. – Маргарет показала на старика.

Когда он подошел ближе, я поняла, что он держит не курицу, а голого младенца. При виде рыдающего ребенка я окаменела от ужаса.

– Фриц оставил сувенирчик! – кричал старик, держа ребенка за ноги.

– Выродок, выродок! – орала толпа. – Сын шлюхи!

Следом за ними двое мужчин тащили по улице какую-то женщину. Она была совершенно нагой. И безволосой. Ее ноги покрылись кровью оттого, что волочились по булыжнику, тело побелело от страха. И темный треугольник внизу живота резко выделялся на коже. Она пыталась вырваться, дотянуться до своего ребенка, но тюремщики отдергивали ее назад.

– Попалась! – закричал кто-то в толпе. – И где теперь твой любовник?

Я никогда не видела голых женщин и теперь почувствовала себя нагой и избитой. Я шагнула вперед, чтобы помочь ей, но Маргарет схватила меня за руку.

– Мы ничего не можем сделать, – сказала она.

И она была права. Это было не шествие, это была толпа. Ничто бы их не остановило. Люди были дикарями, я год за годом видела доказательства этому.

– Выродок, выродок! – орали они. – Сын шлюхи!

По моим щекам покатились слезы. Окруженные зрителями, мы с Маргарет попытались прорваться сквозь море костлявых локтей и обвиняюще указующих пальцев.

– Немцы такого не допустили бы, – покачала головой пожилая женщина.

– А вы видите, кто держит эту женщину, вон тот, справа? – сказал кто-то еще. – На прошлой неделе он подавал пиво и сосиски фрицам.

– Да кого это волнует! – возразил другой мужчина. – Эта шлюха нарушила правила.

– Мы не выбираем, кого полюбить, – прошептала Маргарет.

– Речь не о любви, – возразил мужчина. – Только шлюхи делают то, что делала она.

Маргарет дрожала. Была она потрясена поведением толпы или представила себя на месте этой молодой матери? Я обняла Маргарет за талию, прижала к себе и повела к ее дому.

Но тот день еще не кончился. Через четыре квартала мы увидели посреди площади самодельный помост, городской чиновник в красно-сине-белом кушаке стоял за спиной какой-то женщины, держа ее за шею. Она была одета, похоже, в свой лучший воскресный наряд и упорно смотрела вперед, пока парикмахер остригал ее наголо. Раз-два-три… словно это было самой естественной в мире вещью, словно он остриг уже десятки женщин. Машинка скользила по черепу женщины, светлые локоны падали ей на плечи, на помост. Парикмахер спихнул их на землю, как мусор. Сбоку от помоста стояли в окружении мужчин в мундирах еще пять француженок, наблюдая за тем, что ждало и их самих, а толпа улюлюкала. Не было никакого следствия или разбирательства, лишь только этот неслыханный приговор. При виде этих женщин, стоявших с сухими глазами, полных достоинства, я смахнула собственные слезы.