Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

В общественном зале леди толпились вокруг буфета, угощаясь соком и пончиками. Одиль целый месяц пропускала воскресные службы.

– Кто-нибудь видел миссис Густафсон? – поинтересовалась миссис Иверс.

– Я пыталась ее навестить, – ответила старая миссис Мердок. – Я слышала, что она дома, но она так и не вышла.

– Как раньше.

– Хотелось бы мне, чтобы тогда мы были к ней добрее.

– Мне тоже.

– Должно быть, случилось нечто ужасное. Даже когда умер ее сын, она не пропускала мессы.

Элеонор решила, что молчаливое наказание тянулось уже достаточно долго, и отправилась к Одиль.

– Лили понимает, что поступила дурно, – высказывалась она в мою защиту, стоя на крыльце. – Но она еще молода, девочки часто ошибаются. Однако она вас любит и скучает.

Одиль позволила Элеонор произнести речь до конца, а потом тихо закрыла дверь.

Нуждаясь в божественном вмешательстве, я отнесла Джо в церковь и зажгла все свечи, какие только смогла найти.

– Мы молимся, – заявил Джо.

Я дала Богу два дня. Когда он не откликнулся, я испытала более прямой подход и отправилась к священнику домой. Отец Мелони пригласил меня в кухню. Без сутаны он походил на старенького дедушку. Он придвинул ко мне тарелку печенья, но на этот раз я не испытывала голода. Прикинув, что полуправда лучше, чем никакой правды, я изложила ему всю историю, старательно умалчивая о своих обвинениях в адрес Одиль.

– И это всё? – скептически спросил Железный Воротник.

До этого момента мне хотелось иметь в своем сердце некую тайну. Нечто такое, что знала бы лишь я. Теперь такая тайна у меня была, но она не была волнующей, она была жалкой.

– Она поймала меня, когда я рылась в ее вещах. Это ведь очень плохо.

– Достаточно для того, чтобы она перестала ходить в церковь?

– Ну почему она не позволяет мне сказать, как я сожалею?

– Иногда, если людям приходилось пережить большие трудности или их предавали, единственный для них способ выжить – отказаться от того, кто причинил им боль.

Одиль никогда не возвращалась во Францию, никогда не упоминала о своих родителях или тетушках, дядях, кузенах… Одиль отказалась от всей своей семьи… поэтому ей нетрудно было отказаться и от меня.

Днем в субботу машина Железного Воротника остановилась напротив нашего дома. Я открыла свое окно и осторожно высунулась наружу, так, чтобы никто не заметил, что я шпионю. Отец Мелони и Одиль вежливо разговаривали на ее крыльце о сборе средств для общественного буфета. Но как только отец Мелони упомянул мое имя, Одиль скрылась в доме.

Жизнь продолжалась без Одиль. Я начала новый учебный год без наших уроков французского. Я не страдала так с тех пор, как умерла моя мать. Но у мамы не было выбора. А Одиль сама решила держаться в стороне. Возвращаясь домой из школы, я проходила мимо ее дома. Занавески были задернуты. Я знала, что, если подергаю дверь, она окажется запертой.

В обеденный перерыв Мэри Луиза и Кейт устроились снаружи, а я осталась в кафетерии одна. Ко мне подошла Тиффани Иверс:

– Спорим, твоя мачеха ждет не дождется, когда ты окончишь школу и свалишь подальше?

Тиффани докучала Джону Брэди, потому что его отец сидел в тюрьме, велела всем называть Мэри Мэттьюс Перечной Пиццей из-за ее прыщей. А я единственная в школе, у кого была мачеха. Развод был редкостью в городе, а смерть матери такой юной девочки и вовсе представляла собой особый случай. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-то еще прошел через то, через что пришлось пройти мне.

– Знаешь, как сказать «мачеха» по-французски? – спросила я.

Тиффани уставилась на меня, ее пустые глаза наполовину скрывались за дурацкой челкой. И зачем только я потратила столько лет, сравнивая себя с ней, свою внешность с ее внешностью? Я вспомнила свитер, связанный мамой, и как меня больше заботило мнение Тиффани Иверс, чем мамины чувства…

– Belle mère, – сообщила я. – Это значит «прекрасная матушка».

– И это называется французским? Звучит так, словно у тебя какой-то дефект речи.

Несколько лет назад это заставило бы меня разрыдаться. Но теперь я знала, что людей, которые вам хамят, следует исключить из своей жизни. Я ушла. Прочь от ее скотских высказываний, от ее убогого ума – и почувствовала себя сильнее.

Даже молча, Одиль продолжала меня учить.

В субботу в 7:33 я проснулась от визга Скуби-Ду.

– Эй, люди спать пытаются! – крикнула я в коридор.

– Уоки-доки! – заорал в ответ Джо и чуть-чуть убавил звук.

Джо и Бенджи, Бенджи и Джо. Я любила их, но они сводили меня с ума. Каждый раз, как только я садилась, Бенджи забирался ко мне на колени. Если бы в нашем доме пели хором, то это звучало бы так: «Джо, милый, ты не вытащишь пальчик из носа? Джо, сейчас же вынь палец из носа! Вынь палец! Немедленно!» Боже, как я скучала по Одиль! Не было ни минуты, когда я не осознавала бы, что́ именно потеряла, отшвырнула прочь собственной беспечностью и эгоизмом!