Димитр Кирков - Проклятая земля

Перекосив холм, всадники спешились перед обрушившейся оградой мечети Шарахдар. С первого же взгляда было ясно, что когда-то мечеть эта была христианским храмом. Вход в мечеть украшал свод из темно-серого зернистого камня, по нему на выцветшем алом фоне была выведена золотом надпись: «Свидетельствую: нет бога кроме аллаха и Магомет — пророк его». Кое-где штукатурка осыпалась, и под ней проступали очертания креста. По мокрой траве Юсеф-паша молча обошел постройку. Она была воздвигнута на небольшом клочке земли, почти на краю ложбины, за которой снова начинался пологий склон холма с неровными рядами жилых построек. Минарет, высившийся над провалившейся крышей, был поставлен на старую кладку в более позднее время и потому сохранился лучше, а с площадки муэдзина наверняка просматривались даже самые дальние дворы. С другой стороны храма, на самой кромке обрыва, густо росли деревья и какие-то колючие кустарники, закрывавшие обзор.

Следуя за пашой, Абди-эфенди понимал, что с минуты на минуту последует вспышка гнева, и готовил слова оправдания. Осыпанные молодой красноватой листвой ветки диких орехов заглядывали в окна мечети, водосточные трубы зияли ржавыми ранами, дождевая вода глубоко разъела швы каменной кладки, и писарь, двадцать лет старавшийся не появляться в этом месте и пораженный открывшейся ему картиной упадка, неслышным шепотом корил себя за опрометчивость.

— Кто виноват в этом безобразии? — резко останавливаясь, спросил Юсеф-паша. — Есть прямой виновник? Кто он?

— Есть, Юсеф-паша. Мустафой звали этого горемыку. Безумец наложил на себя руки, бросившись с минарета и извергая хулу на всевышнего. Он разбился вон на тех камнях, несчастный. Говорят, в одночасье скончался.

Юсеф-паша, задрав голову, взглянул на минарет, но не проронил ни слова, и поэтому писарь, прокашлявшись, продолжал:

— Грех Мустафы — грех святотатства, самый страшный грех, печать которого легла и на нас. Он осквернил святое место, и оно пришло в запустение… Великий, непростимый грех…

— Судить и прощать — в воле аллаха! — резко оборвал его паша. — Не терплю праздных слов. Ты, Абди-эфенди, слышал, отчего покончил с собой несчастный?

— Да, Юсеф-паша. От любви… От любви, глупости и безделья.

— Родственники, друзья остались? Ты, говоришь, его звали Мустафой? А кто эта женщина? Она здесь?

— У женщины этой, Дилбесте ее звали, и сестры, и мать, и отец — все померли от болезни, да не оставит их своей милостью всевышний. А о его родственниках мне ничего не известно, Юсеф-паша. Многих мы тогда похоронили.

Абди-эфенди, бесстрастно прищурившись, смотрел куда-то в сторону, где простирались поля и разбросанные по холму дома, а паша думал о том, что самоубийство это случилось давно, задолго до того, как визирь начал править на холме, и что мечеть в то время была уже заброшена, а следовательно, его прямой вины в этом быть не могло.

— Ладно, что сделано — то сделано, каждый из нас грешен перед всевышним, — пробормотал он. — А теперь, Абди-эфенди, слушай меня внимательно! Немедленно отправляйся в путь и сам, не поднимая шума и никому не говоря ни слова, разыщи всех родственников и той женщины, и Мустафы. Узнай, кто в какую нору забился и чем промышляет. До захода солнца я должен знать всё. Потом я скажу тебе, кого и когда привести!

Юсеф-паша повернулся и первым покинул двор мечети Шарахдар, но, не успев сделать по крутому склону и двадцати шагов, остановился, в изумлении глядя себе под ноги. Казалось, какой-то исполин прогрыз холм в этом месте, проглотил огромный кусок земли и камня, оставив на скалах белые следы зубов. Ряды широких мраморных сидений спиралью уходили вниз, в нескольких местах их рассекала лестница, и все это напоминало разрезанную надвое гигантскую воронку, которая легко и стремительно сужалась книзу, заканчиваясь ровной площадкой с настилом из плит. Позади площадки возвышалось какое-то строение с колоннами и арками, между которыми стояли оставленные варварами каменные идолы — изображения обнаженных мужчин и женщин, дерзко взирающих вверх, туда, где стоял Юсеф-паша. Под арками зияло жерло тоннеля, укрепленного прочными коричневатыми глыбами, площадка пересекала его, но за ней тоннель продолжался до верхнего конца воронки, пробивал ее и уходил под холм. Все это, вычищенное до белизны дождями, сооружение поблескивало в ласковых лучах солнца, на сидениях нежились какие-то оборванцы, с высоты казавшиеся муравьями, настолько огромным и головокружительным было это строение язычников.