Димитр Кирков - Проклятая земля

С тех пор у визиря не было тайн от Рух Рухана, и, ценя его острый ум, он никогда ничего не предпринимал без совета карлика. Визирь хорошо знал ему цену. Но когда карлик кубарем влетел в комнату, полную стражников, которых привел с собой Юсеф-паша, визирь был мертв и уже не мог знать, что Рух Рухан истово клялся, что ненавидит своего хозяина, ненавидит с юных лет за многое и особенно за то, что он лишил его языка и вместе с ним возможности ценой предательства спасти свое уродливое, но единственное и поэтому драгоценное тело.

Фадил-Беше, перетащив тела убитых в соседнюю комнату, прямо на новеньком пестром ковре принялся отделять голову визиря от туловища, думал о том, что надо как следует просолить эту косматую голову в мешке из козьей шерсти, поскольку наутро предстояло отправить ее в столицу как доказательство, что приказ выполнен. Стоя в стороне, Давуд-ага держал наготове соль, и так как ему не удалось перекусить вместе со всеми на том берегу, чувствовал собачий голод. Быстрым движением руки он отправил в рот комок соли и, проглотив его, сумел горечью несколько успокоить желудок, свою тоску по Ракибе и беспричинное озлобление на карлика.

К утру Юсеф-паша очистил весь конак. Абди-эфенди понял его с полуслова и, не переставая благодарить за подаренную жизнь, все с тем же безучастным взором отправился в покои визиря, и через несколько минут сеймены притащили оттуда набитые золотом сундуки и кожаные торбы, в которых визирь хранил документы на свои владения, раскинутые по всей империи. Отперев первый сундук, Абди-эфенди убедился, что визирь держал свои сокровища в мешочках, и лишь на узкой полочке рядом с крышкой стояли столбики крупных золотых монет. И прежде чем Юсеф-паша успел вымолвить хоть слово, писарь нагнулся, взял толстую, диковинную монету и с поклоном подал ее своему новому господину. Это походило на дерзость, и паша уже занес руку, намереваясь проучить наглеца, но потом передумал, увидев в поступке писаря добрый знак, и монету взял.

Пересчет монет отнял несколько часов. Этим занялись Давуд-ага и Абди-эфенди: чуть ли не упираясь лбами, они склонились над ними и постоянно перешептывались, проверяя друг друга; казалось, в скупо освещенной комнате замышляют очередной заговор двое опытных интриганов. А пока они занимались этим, был поднят на ноги весь гарем, слуг и приживал пинками согнали с постелей, арнаутов-охранников, связав попарно, заперли в подвале, на женской половине конака суматошно собирались узлы и завязывались баулы, тела обматывались бусами и ожерельями, слышались рыдания, приглушенные восклицания и заклинания, во дворе забегали слуги, зафыркали сонные лошади, заскрипели седла, захлопали притороченные к ним тюки, в суматохе и толчее, закусывая от страха губы, каждый надеялся, что мубашир передумает и позволит им спастись бегством.

И ни у одного человека даже не мелькнуло мысли о том, что власть и любовь Юсефа-паши распростерлась над ним с единственной целью: защитить. Он произнес какое-то название, и писарь тут же вытащил из мешка купчую на крупнейшее владение визиря. Юсеф-паша еще раньше принял решение отправить туда овдовевший гарем и всех нахлебников визиря. Им будет предоставлен выбор: или оставаться там, или попытать счастья на стороне, если на то будет воля аллаха. Во двор спустился Давуд-ага, чтобы передать список путников и приказать страже выпустить арнаутов и посадить их на коней. Оружие их было навьючено на одну лошадь, за городом они могли снова получить его. Еще до зари сонный, потрепанный и небогатый караван спустился по крутому склону холма, покрутился в поле, ища дорогу среди арыков и проросших посевов риса, и грязные и униженные, но счастливые тем, что им удалось спасти свою шкуру, путники его навсегда покинули холм. Примерно через час небольшая группа хорошо вооруженных всадников помчалась в сторону столицы, увозя голову визиря и захваченное на холме золото. Каждая монета была тщательно пересчитана и перешла в собственность падишаха, поэтому никто и думать не смел о том, чтобы запустить руку в сокровища. И только одна-единственная монета оставалась на холме — та, что лежала в поясе Юсефа-паши и в которой он увидел для себя добрый знак. Стражники отпустили поводья, первые лучи восходящего солнца и утренняя прохлада заставляли их поторапливаться.

Теперь пустой и онемевший вдруг конак мог вздремнуть после трудной ночи. Юсеф-паша вышел на галерею и с высоты с неудовольствием окинул взглядом грязный, замусоренный после ночного бегства двор. «Воистину сказано: люди непостоянны, нерешительны, слабы, легкомысленны и главное — неблагодарны! — подумал он. — Мудры священные слова корана!» Во двор, позевывая и прокашливаясь со сна, вышел какой-то старик-слуга, всю ночь спокойно проспавший, как видно, в какой-нибудь конюшне. Юсеф-паша, поразившись, что отправлены не все люди визиря, окликнул его: