Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Этот элемент мишуры в мрачном и стоическом образе жизни монгольской женщины в какой-то мере «компенсировал» нехватку реального «домашнего очага». До эры Чингисхана монгольские шатры собирались и разбирались всегда внезапно и быстро. Куполообразные шатры, или гэры, собирались из решетчатых ивовых конструкций, сплетенных вместе ремнями из сыромятной кожи и покрытых одним или двумя слоями промасленного войлока. Гэр, таким образом, представлял собой конструкцию, состоявшую из обручей, сплетенных из ветвей, и сходящихся наверху вокруг самого малого и последнего обруча, из которого выдвигалось нечто вроде вытяжной трубы или дымохода. Снаружи гэр покрывался белым войлоком или слоем белой костной муки, и его диаметр мог составлять четырнадцать футов. Пол выстилался коврами из войлока, к решетчатому куполу крепились крючья, на которые развешивались продукты, оружие и другие необходимые предметы. Глава семейства всегда сидел напротив входа, вход всегда был обращен к югу, мужчины всегда сидели на западной стороне, а женщины — на востоке [124] Jackson & Morgan, Rubruck pp. 72–73; Waley, Travels op. cit. p. 66; Schuyler Cammann, 'Mongol dwellings, with special reference to Inner Mongolia,' in Sinor, Aspects pp. 17–22; Jagchid & Hyer, Mongolia's Culture pp. 62–67; cf also Torvald Faegne, Tents. .

Еда и питье до появления Чингисхана определялись характером пастбищной экономики, то есть наличием молока и мяса. Летом, когда в изобилии имелось кобыльего молока, монголы предпочитали мясу молочную продукцию, но зимой молоко становилось предметом роскоши и доступным только в богатых семьях. Только в чрезвычайных обстоятельствах монголы могли есть сырое мясо, обычно его употребляли в вареном или жареном виде. Зимой основным блюдом для простых людей была жидкая кашица из многократно сваренного проса. В зимнее время с едой иногда было настолько тяжело, что кочевники могли бросить собакам кость лишь после того, как из нее высасывался мозг [125] Dawson, Mongol Mission p. 17. . Все ели пальцами из общего горшка, и еда строго распределялась между членами семьи. Историки придерживаются единого мнения в отношении того, что в степи приходилось быть оппортунистом в еде, всеядным и готовым съесть все, что угодно. Монголы действительно могли есть любую плоть, в том числе сурков (как мы уже знаем), мышей и других мелких животных. Некоторые историки утверждают, что монголы могли проглотить и усвоить любой протеин, исключая табу на мулиц, кошек, собак, крыс, даже вшей и послед кобыл. Английский монах Матвей Парижский, помешанный на монголах, считал, что они ели лягушек и змей. Они не могли преодолеть лишь один запрет: съесть животное, которое поразила молния [126] Jackson & Morgan, Rubruck pp. 79, 84; JB I p. 21; J. A. Boyle, 'Kirakos of Ganjak on the Mongols,' Central Asiatic Journal 8 (1963); Matthew Paris, Chronica Majora iv. pp. 76–77, 388; vi p. 77; d'Ohsson, Histoire. . Утверждалось также, будто монголы могли есть человечину. Хотя зафиксирован лишь один случай каннибализма (во время кампании Толуя в Китае в 1231 году), в Западной Европе продолжал распространяться миф о людоедстве как общепринятой практике в Монголии того времени. Согласно данной версии, монголы предавались людоедству ради удовольствия или для того, чтобы застращать врага. Одной из самых чудовищных выдумок была легенда о том, что кочевники использовали сожженные трупы состарившихся и ненужных отцов в качестве приправы к еде [127] Gregory G. Guzman, 'Reports of Mongol Cannibalism in the 13th Century in Latin Sources: Oriental Fact or Western Fiction?' in Westrem, Discovering New Worlds pp. 31–68; L. Hambis, 'L'histoire des Mongols avant Genghis-khan d'apres les sources chinoises et mongoles, et la documentation conservee par Rasid-al-Din,' Central Asiatic Journal 14 (1970) pp. 125–133 (atp. 129). .

Полное единодушие мнений сложилось в отношении приверженности монголов к алкогольным напиткам. Кумыс — стержень кочевой жизни. Он постоянно взбалтывался в кожаном мешке, висевшим у входа в гэр на протяжении трех-пяти летних месяцев, когда бывает вдоволь кобыльего молока; его можно было приготовить из овечьего и козьего молока, но напиток получался менее вкусный. Зимой монголы также приготовляли вина из риса, пшеницы, проса и меда. Мутный кумыс оставлял жгучее ощущение на языке, как прокисшее вино, но очень приятное послевкусие, подобно миндалю [128] Jackson & Morgan, Rubruck pp. 76, 80–83,175; Dawson, Mongol Mission pp. 16–17; Pelliot, Notes sur Marco Polo I p. 240; Yule & Cordier, Ser Marco Polo I pp. 259–260; Hildinger, Story of the Mongols (1966) p. 17. . Но монголы знали и другой кумыс, «черный», готовившийся из чистейшего кобыльего молока и предназначавшийся для элиты — ханов, вождей племен, высших чиновников. Поскольку алкоголя в кумысе было в лучшем случае 3,25 процента, то пили его очень много. В эру господства кумыса алкоголизма не наблюдалось, как и драк. Алкоголизм появился позднее, когда монголы приобщились к винам, втрое или вчетверо более крепким, и даже Чингисхан не мог остановить процесс превращения пьянства в неотъемлемый компонент монгольской культуры [129] Boyle, 'Kirakos of Ganjak,' p. 21; Hildinger, Story p. 17; d'Ohsson, Histoire II pp. 59, 86,107, 204. . Зловредной привычкой стали гордиться, видеть в ней признак мужественности. Выпивохи после первого раунда обязательно очищали переполненные желудки, прежде чем продолжить кутеж. У иностранцев отвращение вызывала не столько публичная демонстрация рвоты, сколько общая атмосфера грязи и антисанитарии, которая отчасти была и следствием суеверного отношения к воде. Вильгельм Рубрук сообщал, что монгол во время разговора мог вдруг замолчать и помочиться, а если возникала потребность в испражнении, он отходил, садился на корточки, облегчался и вступал снова в беседу [130] Jackson & Morgan, Rubruck p. 108. .