Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

С отъездом Евы Степан вздохнул свободнее. Его жизнь хоть немного упорядочилась, и он снова вернулся к своему «Осужденному», осмысливая его заново. Пока занимался лишь эскизами его лица, положения тела, рук. Уголино недавно сообщил, что весной в Венеции откроется Всемирная выставка изобразительного искусства, и поторапливал Степана подготовить к этой выставке что-нибудь необыкновенное. Художник обязан удивлять, говорил он, ибо лишь для этого он является в мир.

Степан ничего не сказал Уголино о своих замыслах. Вот закончит «Осужденного», тогда и пригласит его к себе в мастерскую. Если Уголино удивится, значит, он, Степан, не напрасно столько вынашивал в душе образ пораженной русской революции. Познаниям и вкусу Уголино он полностью доверял.

К Степану на Санта-Марино изредка заходили лишь Вольдемаро да еще Иза. С Сушкиным он не поддерживал отношений со дня открытия выставки. Зная, что о нем теперь некому позаботиться, Иза всегда приносила с собой что-нибудь поесть. Одевалась она чисто и аккуратно, никогда, подобно Еве, не носила ярких платьев и броских костюмов. А зимой ходила в неизменной беличьей шубке, привезенной еще из России. Она уже порядком пообтерлась, и ее следовало бы сменить, но Иза зарабатывала слишком мало.

Степан всегда радовался приходу Изы и охотно шутил с ней, хотя с другими бывал молчалив. Они никогда не говорили о Еве, но однажды Иза спросила:

— Скажите, Степан Дмитриевич, что связывало вас с этой авантюристкой?

— Черт знает, должно быть, постель, — ответил он, не задумываясь.

Иза поежилась от его слов, они хлестнули ее, точно струя холодной воды. Степан был для нее загадкой. Она не могла понять, как уживаются в нем необыкновенная способность схватывать почти на лету всю глубину и оттенки людских характеров и простота, граничащая с детской наивностью. — Но ведь постель можно делить и с более порядочной женщиной. Вы, я думаю, заслуживаете лучшего.

— Каждый заслуживает то, что он имеет... Ева, конечно, вздорная женщина. Но вся ее вздорность от потерянности. Вы тоже, милая Иза, немного потерянная. А я? Разве я не потерянный?

— Что вы, Степан Дмитриевич? Какой же вы потерянный? — сказала она, смеясь. — Вы же талант, каких мало!

— Талант, талант, — повторил он, махнув рукой. — Вы тоже талантливая женщина. А какой из этого толк? Шляемся мы с вами черт знает где по чужим странам, не имеем ни пристанища, ни надежного куска хлеба. Вот и весь наш талант!..

Иза обычно заходила к нему в свободные от театра вечера. Потом Степан провожал ее до пансионата. Они шли медленно, чаще молча, лишь иногда перекидывались словами. Странная это была дружба. Что-то притягивало их друг к другу, и в то же время они оба старались соблюдать между собой дистанцию. Видимо, их связывала общность родины. Раз как-то Степан, прощаясь с Изой у подъезда, хотел поцеловать ее, но она вырвалась и убежала. После этого он долго, почти до самой весны, не видел ее. К этому времени он успел полностью закончить «Осужденного», оставалось лишь отлить его в цементе. Уголино уже давно подгонял его, ссылаясь на то, что до открытия выставки остаются считанные дни.

Иза пришла в сумерках. Степан только что вернулся с фабрики, переоделся и, сидя на топчане, ужинал всухомятку. Изе некуда было сесть, и она осталась стоять у двери, прислонившись к стене.

— Вы что, обиделись на меня, так долго не приходили? — спросил он.

—Я болела, — соврала она и вдруг увидела в полутьме у задней стены огромную сидящую фигуру «Осужденного», замершего в жутком ожидании: он точно прислушивался к шагам палачей. — Степан, чего же вы молчите? Вы изваяли такое, что меня мороз продирает по коже!

— Нравится?

— Не то слово — нравится. Это замечательно! Понимаете ли вы, что создали?

Он доел остатки скудного ужина, стряхнул с рубашки и колен крошки и подошел к Изе.

— Пожалуй, на этот раз мне действительно сопутствовала удача, — сказал он, всматриваясь в темное, испещренное морщинами страдания и страха лицо «Осужденного»...

Утром следующего дня в мастерскую пришел Уголино. «Осужденный» был накрыт мокрой простыней. Улыбаясь и от нетерпения потирая руки, Уголино торопил:

— А ну, раскройте скорее!

Степан медленно отделил от скульптуры влажную простыню, начав поднимать ее снизу, чтобы голова показалась в самый последний момент. Сначала открылись большие жилистые руки, затем — мощная мускулистая грудь и наконец — лицо. Уголино некоторое время молчал, отступая от скульптуры все дальше и дальше. Дойдя почти до самой двери, он перевел взглядона Степана.