Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

Контр-адмирал проверил по ним свои ручные часы и, точно отвечая каким-то своим мыслям, тихо сказал про себя:

— Морская война будет не в Ла-Манше и не в Баб-эль-Мандебе, а здесь — у нас… Война жестокая и трудная!

Усталыми шагами он прошелся вдоль стены. Около отдельного стола в углу кабинета остановился. На столе лежала, разбитая на боевые квадраты, карта северного морского театра, и всюду — по голубому полю океана — были расставлены крохотные модели миноносцев, тральщиков, сторожевиков и «охотников».

Сайманов отыскал глазами модель «Аскольда», штормовавшего сейчас около Иоканьги, и вдруг вспомнил: «Рябинин!.. Ведь его сын вызван на сегодня к моему заместителю…»

Когда контр-адмирал вошел в кабинет начальника политотдела, Сережка Рябинин, строгий и немного побледневший, стоял возле стола по стойке «смирно». Капитан второго ранга Петров, держа рапорт молодого Рябинина перед собой, говорил:

— Служба на флоте — дело трудное.

— Трудное, — отвечал Сережка и, приветствуя вошедшего Сайманова, уверенно повторил: — Очень трудное. Я это уже знаю.

— От кого? От отца?

— И от отца тоже.

— Не укачиваешься?

— Нет.

Петров переглянулся с контр-адмиралом. Тот сел в кресло и, веселыми глазами оглядев юношу, вдруг спросил:

— Кто же, товарищ Рябинин, твой любимый герой?

— У меня их много.

— Ну, а все-таки?

И, загибая пальцы, юноша в ответ перечислил скороговоркой:

— Котовский, Лазо, Павлин Виноградов, Гастелло, Гарибальди, Георгий Седов, лейтенант Шмидт, матрос Железняк, Зоя Космодемьянская, Эрнст Тельман, вице-адмирал Дрозд, Феликс Дзержинский…

— Действительно много, — улыбнулся Сайманов. — Ну вот, например, чему ты учишься у Котовского?

— Смелости и находчивости.

— А у Георгия Седова? — спросил Петров.

— Вере в конечную цель.

— А у Дзержинского?

— Силе воли и преданности партии.

— Итак, — спросил начполит, — ты от каждого берешь что-то свое, наиболее характерное, и пытаешься перенести на себя?

— Да.

— Ведь ты еще очень молод, не успел закалить себя, а море требует сильных, мужественных людей.

— Знаю.

— Обожди! А если тебе придется ночами стоять на вахте, не имея даже возможности согреться, ты выдержишь?

— Выдержу.

— А если катер получит пробоину и тебе придется работать в воде по горло, ты выдержишь?

— Выдержу.

— А если противник засыплет вас осколками и пулями так, что нельзя будет даже поднять головы, ты выдержишь? — продолжал капитан второго ранга.

— Выдержу! — ответил Сережка.

Игнат Тимофеевич подошел к юноше, положил ему на плечи свои по-моряцки тяжелые руки.

— Выдержишь? — тихо переспросил он.

Сережка поднял на контр-адмирала глаза. Они были чистые и ясные, как у отца. В блестящих зрачках светилось море, море, море…

— Все равно выдержу, — сказал он. — Такая война идет, нельзя не выдержать.

И, отведя взгляд в сторону, он увидел, как Петров наложил на его рапорт резолюцию:

«Зачислить на должность ученика боцмана в команду гвардейского торпедного катера «Палешанин».

Юность кончилась — наступало мужество.

— Очень жаль, — сказал пастор, — что вам тогда не пришлось с ним встретиться. Но, к сожалению, я не мог оставить его в своем доме… А поговорить с лоцманом — можно, я это беру на себя…

Дельвик, ловко закуривая сигарету с помощью одной руки, ответил:

— Я буду очень благодарен вам, Руальд. Ваше положение священнослужителя, конечно, поможет вести этот разговор с дядюшкой Августом…

Пастор надел длинный черный плащ и с непокрытой головой вышел из церковного придела. Идя по улице, он при каждом шаге далеко выкидывал перед собой суковатую черную трость. Встречные прохожие кланялись ему еще издали, женщины и дети низко приседали перед ним в книксене: «Добрый день, господин пастор!»

На краю городка, где дороги расходились — одна тянулась вдоль берега, а другая шла в сторону каменоломен, — стоял одинокий, покосившийся набок дом. Вокруг него валялись выброшенные морем доски, круглые зеленые поплавки из дутого стекла, оторванные от сетей, старые ржавые якоря, обрывки тросов и даже вырезанная из мореного дуба фигура наяды от бушприта какого-то старинного парусника. Хозяин этой убогой хижины, дядюшка Август, последние годы жил тем, что собирал, где только можно, весь этот хлам и продавал его по дешевке местным жителям.

— Добрый день, пастор, — сказал старый норвежец, когда Кальдевин заглянул в открытую, несмотря на мороз, дверь его хибарки.