Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

Алексей Иванович поднял из-под стола волчью голову, осмотрел ее, потрогал отломившееся ухо, покачал головой и, как в прошлый раз, спросил:

— Кто тебя этому научил?

Степа упорно молчал.

После уроков учитель взял Степу за рукав и удержал его. Он, видимо, боялся, что Степа опять убежит. Когда из класса ученики вышли, учитель спросил, кто его научил резать по дереву. Что мог ответить на это Степа? Степа так и ответил:

— Никто не учил.

— Отец у тебя чем занимается?

— Ничем, — сказал Степа. — Пашет, сеет, плетет лапти. — Он помолчал и чуть-чуть улыбнулся. — Еще пишет псалтырь. Давно пишет.

— Как пишет? — не понял учитель.

— Положит на стол и пишет!

— Я не об этом...

— А-а, — догадался Степа. — Дед Охон принес ему из монастыря псалтырь и научил читать. Вот с этого псалтыря он пишет.

— Кто такой дед Охон?

— Седой старик, часто приходит к нам. Он для нас вроде бы как родной.

Учитель опять осмотрел голову волка и сказал:

— Тебе, Степан, надо учиться.

— Какое теперь учиться, коли поп велел прогнать, — сказал Степа и вдруг выложил сокровенное: — Дома, без ученья, лучше. Там никто не ругает, если что-нибудь сделаю или нарисую.

— А здесь кто тебя ругает, за что?

— Все ругают... Вон как грохнули об пол эту голову, даже ухо отломилось.

— Вы сами виноваты, зачем нужно было насмехаться над стариком. К тому же он священник, ваш второй учитель. Над учителями нельзя смеяться.

— Не я же это сделал. Они вытащили у меня из сумки и поставили перед ним на стол, — оправдывался Степа.

Учитель тронул его за плечо, сказал с усмешкой:

— И правда, тебе все мешают. Бумагу твою исчертили, волчью голову ударили о пол.

Степа опешил. Значит, учитель знает, что бумагу ему испортили. Потому он ничего не спрашивал у него. Должно быть, ему об этом рассказал Володя, думая, что Степу накажут.

— Не горюй, все образуется, — сказал учитель, — когда надумаешь что-нибудь нарисовать, приходи ко мне. Я дам тебе бумаги, карандаши, посажу за свой стол. У меня никто тебе не помешает...

Учитель был русский. Живя в Алтышеве третий год, он хорошо научился говорить по-эрзянски. Всем он здесь полюбился.

«Какой он хороший человек, — думал Степа, шагая по улице домой к деду Ивану. — Совсем не ругается. Сказал, чтоб я заходил к нему домой, обещал дать бумаги, карандашей...» Он вдруг остановился, пораженный мыслью:

— Как же я буду к нему ходить, если поп велел меня прогнать из школы, — сказал он вслух.

Он постоял на дороге и двинулся дальше, недоумевая, как будет обстоять с его ученьем дальше.

Дома Степа никому ничего не сказал и, наскоро пообедав, полез на печь к Спирьке погреться. Тот стал приставать, куда он девал волчью голову, ведь дед сказал, что она хороша лишь для него. У Степы сейчас меньше всего было желанья говорить об этой злополучной волчьей голове. Он повернулся к Спирьке спиной и не отвечал ему.

Ближе к вечеру от попа пришел посыльный за стариком. Дед Иван отряхнул с фартука древесные стружки, снял его и надел овчинную шубу.

— Для чего я понадобился попу? — говорил он сам с собой.

Когда дед ушел, все домашние притихли. Поп к себе приглашал редко, и всегда не с добром. Бабушка Олена вышла из предпечья, где она веретеном пряла шерсть, и села к столу. Глядя на свекровь, остановила свою прялку и Настасья. Ваня, воспользовавшись отсутствием деда, быстро оделся и шмыгнул на улицу.

Степа на печи затаился, как мышь. Он-то догадывался, почему поп позвал деда, только не знал, с чем старик от него явится.

Никто так и не узнал, что говорил поп Ивану. Он вернулся хмурый, молча разделся, принес из сеней пеньковую веревку, на которой Проня носил из сарая солому, и велел Степе слезть с печи. Бабушка Олена вмиг смекнула, что затевает дед. Понял это и Степа. Он метнулся на полати и забился в самый дальний угол.

— Не дам ребенка бить, — сказала бабушка Олена, встала перед мужем и схватилась за веревку. — У него есть отец, пусть отец и наказывает его.

От гнева широкое лицо старика Ивана побагровело, борода затряслась. Он выдернул из рук жены веревку и полез на печь. Бабушка Олена полезла за ним, повисла на его руках.

— Оставь ребенка, ну ударь меня раза два, отведи душу, — говорила она.

Дед Иван и в самом деле замахнулся на нее, но Спирька вцепился в бабушку, и удар пришелся по обоим. Спирька взвыл от боли. Его плач смирил деда. Он сел на край печи. Бабушка Олена села рядом с ним.

— Скажи, Иван, чем провинился ребенок? — спросила она.