Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

«Те, кто был на так называемом Государственном совещании в московском Большом театре в августе 1917 года, — вспоминал Набоков, — конечно, не забыли выступлений Керенского — первого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. На тех, кто здесь видел или слышал его впервые, он произвел удручающее впечатление. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а было сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряженное, доведенное до последней степени желание произвести впечатление, импонировать. Во второй — заключительной — речи он, по-видимому, совершенно потерял самообладание и наговорил такой чепухи, которую пришлось тщательно вытравлять из стенограммы. До самого конца он совершенно не отдавал себе отчета в положении. За четыре-пять дней до октябрьского большевистского восстания, в одно из наших свиданий в Зимнем дворце, я его прямо спросил, как он относится к возможности большевистского выступления, о котором тогда все говорили. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло», — ответил он мне. «А уверены ли вы, что сможете с ним справиться?» — „У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончатель-но“».

Совершенно другое впечатление произвел Керенский на Юлия Исаевича Айхенвальда.

«О железе и крови говорил на Государственном совещании его председатель, и председатель всей России, Керенский. И действительно, изречение старинной мудрости давно уже провозгласило, что там, где не исцеляют лекарства, исцеляет железо; там, где не исцеляет железо, исцеляет огонь, и там, где бессилен огонь, исцеляет одна только смерть. Железо и огонь, стихии страшные, и кровь человеческая, несомненно, будут привлечены к одру изнемогающей России; но если и они не помогут, неужели останется последнее, роковое средство? Неужели болезнь России кончится смертью России?

Всею силой инстинкта самосохранения противится каждый из нас этой ужасной мысли и ждет спасителя врача. Судя по речи Керенского на Государственном совещании, он уверен в себе, он себя чувствует вождем, который может заблудившуюся Россию вывести на истинную дорогу. И для того чтобы сделать это, он готов принести самую тягостную жертву, отдать больше чем жизнь свою — готов погубить свою душу. «Душу свою погублю, а родину спасу», — прозвучали на весь мир его скорбные и сильные слова. В самом деле, Керенский на огне русской революции жжет не только свою жизнь, но и свою душу… Революция взнесла его наверх, и он жаждет оказаться достойным этой высоты. Но с ним совершается еще и другая, более мучительная драма: разочарование в революции. Мы имеем право так говорить, потому что он сам это сказал: чье сердце не забилось сильнее при его взволнованных и волнующих словах: «Зачем я не умер два месяца назад?» — зачем он не умер до революции, на которую возлагал столько пламенных надежд, зачем он дожил до зрелища «взбунтовавшихся рабов»?»

Взбунтовавшиеся рабы.

На Государственном совещании Верховский увидит Корнилова. Более того, как командующий Московским военным округом он обязан ему представиться и сделать доклад о состоянии вверенных ему войск.

«Корнилова здесь я видел впервые. Он произвел на меня сильное впечатление. Небольшого роста, стройный, со спокойными, уверенными движениями; смотрит прямо в глаза твердым, ясным взглядом. В нем чувствуется простой и сильный человек, человек поля сражения… Львиное сердце у Корнилова есть, чувствуешь, как бьется в его жилах горячая кровь бойца, взятого в плен лишь после тяжкой раны, свалившей его с ног, и бежавшего из плена, как только он поправился…»

Верховский передает разговор с Корниловым:

«Корнилов меня принял, и в долгой беседе с ним я снова увидел человека, глубоко, бесконечно страдающего за Россию, за армию, которая разрушается перед лицом торжествующего врага…»

О Корнилове, со слов отца, вспоминала Марина Деникина-Грей: «…маленький, нервный, усы и бородка черные; родом из Сибири, дерзкий, отчаянный, самонадеянный и одновременно доверчивый и очень переменчивый в настроении. В Ледяном походе (поход начался 22 февраля 1918 г. — Ю. В.) ему было 48 лет. Он был женат, имел дочь и сына».

Выступил на совещании и Родзянко. Обращаясь к Керенскому, Михаил Владимирович сказал:

«Ваша вина — это дезорганизация Армии, которая не сумела противостоять неприятельскому натиску. Причина этой дезорганизации не в войсках. Я видел, как наша Армия без ружей отбивалась от вооруженного неприятеля лопатами и топорами, а теперь эти герои оказываются преисполненными страха.