Александр Антонов - Воевода Шеин

— Ведите их на Пожар.

— Остановитесь! — крикнул Шеин. — Ты, дьяк Бормосов, не выполнил нашей последней воли! А царь велел то сделать!

— Эк, право дело, ничего я не знаю, — ответил дьяк.

— Я знаю о царской милости, — заявил князь Андрей Шуйский.

— Так донеси её до нас, князь-батюшка, — попросил Бормосов.

— А вот что воевода Шеин пожелает, то и исполним, — сказал князь.

Михаил Шеин улыбнулся, его глаза озорно блеснули, он оглядел приунывших сотоварищей и властно повелел дьяку:

— Вот что, будущий думный дьяк Тихон Бормосов. Последняя наша воля как закон, и царь её утвердил.

— Что же ты хочешь, скаженный? В судный час не утихомиришься! — со слезой в голосе выкрикнул дьяк.

— Вот что тебе царским именем повелеваю: принеси-ка сюда ендовы крепкой медовухи и пять кубков. Как выпьем, так и распоряжайся нами, приказная голова, — заявил Шеин.

Бормосов посмотрел на солнце, на Благовещенский собор, перекрестился и крикнул Стрешневу:

— Василий, а ведь ты у нас царский любимец, племянничек царицы. Вот и беги в подвал за медовухой. Да бадью неси, а не ендову!

Той порой к Сыскному приказу стекалось всё больше москвитян. К тому располагал тёплый апрельский день, солнечная погода и зрелище, которого горожане давно не видели. Помнили они, что при великом государе Филарете казней не было. Стражники вынуждены были окружить осуждённых и теснить горожан.

Наконец появился Василий Стрешнев. За ним следовали двое слуг из царского дворца, которые несли большую бадью медовухи и корзину с кубками. Хилков велел слугам поставить всё на помост.

— Ну подходи, неугомонный заводила! Исполняй последнюю милость царя-батюшки! — крикнул дьяк Бормосов Шеину.

Шеин махнул рукой князьям Белосельскому и Прозоровскому, положил руки на плечи Артемия и Василия Измайловых, и все они, подойдя к помосту, где стояли бадья и кубки, зачерпнули медовухи.

— Да простит нас Всевышний, а мы готовы к ответу перед ним, — произнёс Шеин и, вскинув кубок, выпил одним духом.

И все пятеро выпили. Да тут же Михаил побудил осушить ещё по кубку.

— За Русь-матушку! Она достойна этого!

— Эк размахнулся! Один пьёт, и совести нет! — воскликнул дьяк Бормосов и потянулся к кубку князя Белосельского.

И все судьи в этот миг смотрели на приговорённых с завистью. «А чего я-то жду?!» — подумал дьяк Димитрий Прокофьев и устремился к кубку князя Прозоровского.

Тем временем Михаил уговорил Артемия и Василия выпить по третьему кубку.

— За царя-батюшку, за его милость к нам. Не пожалел царской медовухи, — весело произнёс Шеин.

Дьяк Бормосов, выпив кубок медовухи, впал в гнев: не понравилось ему сказанное Михаилом Шеиным.

— А ну, прокажённые, айда на Пожар! Я тебе покажу, как о царе с усмешкой говорить! — погрозил он Шеину кулаком. — Эй, стража, за мной!

Стражники окружили приговорённых и повели их с кремлёвского двора. Толпа горожан двинулась следом. И вот уже позади Троицкие ворота, открылась Красная площадь, в просторечии дьяка Бормосова — Пожар. Вся она до торговых рядов была заполнена москвитянами, лишь к Лобному месту стрельцы оградили проход.

Михаил Шеин шёл впереди. Он, как и его друзья, был хмелен, и сдерживал нечто рвущееся из груди. Но в душе у него всё сильнее звенели колокольца, и они придали голосу воеводы великую силу. Михаил мощно крикнул:

На Красной площади всё замерло. Не было подобного на Руси, чтобы осуждённые на казнь шли так, гордо вскинув головы, так отважно обращались к народу. А голос Шеина звучал всё мощнее:

— Чего это тебе задолжала держава? — послышался голос из толпы.

— Слава Шеину! Слава! — прогремело над площадью. Он же продолжал покорять россиян:

Кто-то крикнул палачу:

— Эй, в красной рубахе! А ну прочь с помоста! Стрельцы заволновались. Шеин продолжал идти к Лобному месту и пел:

И прокатилось над всей площадью так мощно: «Слава Шеину! Слава Измайловым!» — что с церквей и соборов с оглушительным карканьем взлетели тысячи ворон и закружили над толпой, сшибая с голов шапки. Красная площадь не переставала волноваться, и крики горожан слились с граем ворон: «Слава Шеину! Слава!»