Олег Капустин - Судьба генерала

Ещё вчера вечером командующий 1-м корпусом Витгенштейн доложил Барклаю, что французы намереваются переправляться на следующий день. А уже сегодня к полудню пришли донесения от казацких разъездов о продвижении противника по правому берегу Немана. Но хладнокровный Барклай не спешил докладывать царю, который готовился к балу в Закрете, живописном имении генерала от кавалерии ганноверского немца Беннигсена, одного из виднейших деятелей мартовского заговора 1801 года, возведших Александра на престол одиннадцать лет назад. Все в Вильно знали, что четвёртая жена Беннигсена, старого сластолюбца и надоевшего всем придворного интригана, красавица Катенька этой весной стала любовницей российского императора, такого падкого на хорошеньких, пухленьких, глупеньких, но чрезвычайно пленительных молоденьких полячек.

«Пусть повеселится Его Величество, ещё несколько часов можно подождать с докладом, собрать разведданные, а потом уж и вылить холодный ушат воды на стремительно лысеющую от государственных забот и развратной жизни царскую голову. Бог даст, этот быстро стареющий чувствительный ловелас-император испугается и улепетнёт из армии во все лопатки», — думал военный министр, в глубине души презирающий женственного, злопамятного и тщеславного повелителя, изредка досаждавшего своими вопиюще некомпетентными вмешательствами в дела его ведомства.

Однако царь и бровью не повёл, когда его в разгар бала огорошили сногсшибательным известием о том, что французы уже перешли Неман и шагают по направлению к Вильно. Александр Павлович с достоинством продолжил делать вид, что веселится на славу. Как ни странно, но русский император почувствовал на какой-то миг облегчение, когда ему сообщили о начале войны с Наполеоном. Он так долго ждал этого рокового момента! Но, уезжая с бала, покачиваясь в экипаже и глядя в темноту ночи за окном, просто физически почувствовал, как огромный камень навалился ему на грудь. То ли это был первый признак грудной жабы, то ли Александр Павлович только теперь осознал окончательно, что назад, в беспечную довоенную жизнь, дороги нет! Примирения на позорных условиях с Бонапартом не потерпит никто в России, и если царь пойдёт на унизительный мир, то его просто ожидает судьба отца. А выиграть войну в генеральном сражении у французского императора запуганный Александр Павлович и не надеялся. Что же ему оставалось? Делать хорошую мину при плохой игре и положиться на своих генералов?

— Вот тебе и «извольте царствовать», — ворчал себе под нос император, откинувшийся в тёмную глубину кареты.

Выхода не было. Вновь, как тупая боль в застарелой, так до конца и не зажившей ране, возникло это надоевшее видение его батюшки, глумливо улыбающегося и ехидно вопрошающего: «Ну, как царствуется, сынок?»

Александр Павлович мрачно уставился в темноту ночи. На грудь продолжала давить неимоверная тяжесть; он, задыхаясь, с хрипом стал расстёгивать мундир, вырывая с мясом крючки застёжек.

— Доктора, доктора! — закричал дежурный генерал-адъютант срывающимся от волнения голосом.

Экипаж поспешно остановился. К нему подбежал шотландец Яков Васильевич Виллие, придворный лейб-медик и главный инспектор медицинской части русской армии. Высокий и худой, с длинными, сильными и цепкими, как у обезьяны, руками знаменитый лейб-хирург, лечивший решительно от всех болезней императора кровопусканием, пиявками и твёрдым, успокаивающим взглядом, вскочил в экипаж, лихо разорвал тонкую рубашку на жирной, холёной груди, дал понюхать нашатырного спирта и, к ужасу царского адъютанта, бесцеремонно похлопал по бледным щекам повелителя России. Александр Павлович пришёл в себя и благодарно взглянул на спасителя ещё мутными голубыми глазами. Холодный лесной воздух принёс тяжёлый и влажный сосновый аромат. В дорожную лампу, зажжённую адъютантом и висевшую, слегка покачиваясь, на позолоченном крючке у крыши экипажа, стала биться большая мохнатая ночная бабочка. Царь посмотрел на неё осмысленным взором, облегчённо вздохнул и запахнул на озябшей груди мундир.

— Никому не рассказывать об этом, — властно обратился император к своему адъютанту. В своём лейб-хирурге, убирающем в коричневый кожаный саквояж какие-то склянки, угловатом и морщинистом, немногословном шотландце, царь был уверен: из его плотно сжатого рта слова лишнего не вылетит. Потому и пользовался Яков, или, вернее, Джеймс Васильевич, неограниченным доверием Александра Павловича. Но это не мешало императору подсмеиваться над шотландцем за глаза. При дворе, а царь любил выслушивать все свежие сплетни за утренним чаепитием, ходили легенды о неимоверной скупости лейб-хирурга. Поговаривали, что он, богатый и бездетный, брал ежедневно по две восковые свечи из дворца, следовавшие ему как дежурному лейб-медику. Улыбнувшись и вспомнив про свечки, император снял с одного из своих пальцев перстень с брильянтом и протянул его вспыхнувшему как девушка, благодарному шотландцу.