Олег Капустин - Судьба генерала

Рано утром французский император, переодетый в форму польского улана, остановился на плоской вершине одного из холмов, возвышающихся над долиной полноводной реки. Ещё было прохладно и по-утреннему зябко. Туман, стлавшийся над серо-зеленоватой поверхностью воды, медленно, как бы нехотя клубился и таял, испаряясь в теплеющем воздухе. Лёгкий утренний ветерок завершал дело, унося ватно-белёсые клочья прочь. Правда, они отчаянно цеплялись за берега, поросшие осокой, камышом, бересклетом и низкорослым черноольшаником. Но с высоты, откуда взирал великий полководец на долину реки, ясно было видно, что битва тумана с наступающим днём была уже проиграна. Дышать стало легче. Открылся горизонт на много лье вокруг. Неподалёку, в густых кустах горьковато-остро пахнувшего можжевельника, стали задорно попискивать пичужки. Под ногами белоснежного арабского скакуна, на котором грузно восседал Наполеон, похрустывали сосновые иголки, устилавшие мягким светло-коричневым ковром всю землю под его копытами. Солнце позолотило высокие сосны, о чём-то грустно-торжественно шумевшие своими мохнатыми тёмно-зелёными лапами над головой задумавшегося императора. По их поскрипывающим, могучим, в один-два обхвата, стволам стекали капли янтарной, ароматно пахнущей смолы, искрящейся в первых в этот рождающийся день прямых лучах солнечного света.

«Ну вот, я опять у Немана, — сумрачно думал император, вглядываясь в жёлтые песчаные отмели вдоль пологих зелёных, таких знакомых берегов, — но теперь я иду с войной на тех, с кем так добивался союза пять лет назад в Тильзите».

Наполеон вспомнил то счастливое время, когда его звезда, всё ярче разгораясь, стремительно восходила на небосклоне над испуганной старушкой Европой. Только надменно холодная, величественная Россия, к границам которой он тогда, в 1807 году, впервые так близко подошёл, смотрела на него без страха, прямо, но загадочно. И русский царь был под стать своей полярной державе: под женственно-изящной внешностью и прямодушием скрывающий железную хватку тонкого и коварного политика. Пожалуй, из всех государей Европы он самый сильный дипломат. До конца, как ему казалось, раскусил русского царя Бонапарт только после двух личных свиданий с ним в Тильзите и Эрфурте. И это впечатление утомительной безрезультатной борьбы со скользким и увёртливым противником только подтвердилось, когда он несколько лет промаялся в бесплодных попытках укротить русского медведя. До него наконец-то дошло, что никаким дипломатическим давлением и угрозами он не поставит Россию на колени. Единственный шанс — это использовать свой военный гений. Уж в этом своём даре Наполеон был уверен: в мире среди полководцев у него соперников нет. Но вот удастся ли с помощью военной дубины обломать этого северного мохнатого зверюгу? — Утвердительного ответа на этот вопрос император не мог с уверенностью дать даже в этот радостно-торжественный момент в жизни полководца и его армии, когда начинал он свою, пожалуй, самую амбициозную в его жизни военную кампанию.

Поэтому-то и был он сейчас так задумчиво сумрачен. Чутьё отличного математика и опытного полководца подсказывало, что он пускается в такое предприятие, где слишком много неизвестных факторов, которые невозможно ни предвидеть, ни контролировать. А это означало, что он опять безоглядно полагается на свою счастливую звезду. Не слишком ли это опрометчиво в его-то годы и с его-то опытом?

— А, нечего скулить, — проворчал корсиканец себе под нос и задорно погромче произнёс выражение, уже ставшее знаменитым и известным миллионам: — Главное — это ввязаться в бой, а там будет видно. — И как можно увереннее добавил: — Победу я всё же вырву! — резко повернул послушного коня и поскакал с холма вниз, к реке.

Арабский скакун мягко шёл рысью по берегу, заросшему низкой и сочной травой, пучками арники и черники. Вдруг из густых кустов бересклета и можжевельника вылетел прямо ему под ноги крупный серый заяц и, прижав большие уши к спине, понёсся как бешеный куда-то по берегу. Конь, испуганно фыркнув, резко и внезапно для седока шарахнулся в сторону. Император не удержался в седле и тяжело, как куль с мукой, рухнул в заросли вереска. Начальник штаба Бертье, скакавший за ним, и командир уланского полка остановили лошадей на полном скаку. Конфедератка польского полковника слетела с головы. Бросив поводья, он кубарем скатился на землю, но помощь Его Величеству не потребовалась. Бонапарт уже поднялся с рыхло-песчаной земли, устланной к тому же мягким одеялом из травы и вереска. Морщась, потёр нижнюю часть правого бедра.