Олег Капустин - Судьба генерала

— Елена Михайловна, вы уж, пожалуйста, сами проследите, чтобы Сергей обязательно писал мне ну хотя бы раз в месяц, а то знаю я этого гуляку — как окунётся в одесскую жизнь, так его только силой можно будет заставить сесть за стол с пером в руках, — проговорил Муравьёв занимающей место в просторном экипаже пожилой женщине.

— Скоро сама Шахрасуб будет писать письма по-русски, — проговорил Экбал-Сергей, обнимая на прощание друга. — Она вон какая настырная, по-русски уже разговаривает, это всего-то за три месяца учёбы.

Николай поцеловал ручку восточной красавице, та покраснела. Для неё легче было выучить русский, чем привыкнуть к европейским обычаям. По-восточному сложила на груди руки и поклонилась штабс-капитану.

— Спасибо вам, Николай Николаевич, за вашу помощь Экбалу и мне. Ни я, ни мой муж, никто в нашем роду этого не забудет, ваш образ всегда прибудет с нами, в наших сердцах, — сказала Шахрасуб серьёзно.

Муравьёв поклонился в ответ.

— Ловлю на слове, — улыбнулся он, — и как только ваш род разрастётся — а я этого вам искренне желаю, — то обязательно приеду в гости, посмотреть, как относятся к уже убелённому сединой кавказскому ветерану.

Елена Михайловна не говорила ничего, просто обняла Николая и поцеловала в обе щеки. Когда несколько колясок с уезжающими из Тифлиса под охраной эскадрона казаков скрылись вдали, Николай Муравьёв повернулся и бодро зашагал по направлению к дому наместника. Алексей Петрович пригласил его, уже капитана главного гвардейского штаба, на беседу. Речь в ней пойдёт, как Николай догадывался, о новом ответственном поручении. Что ж, капитан-квартирмейстер готов был к любому заданию командования. Он с удовольствием повторил вслух одну из любимых своих поговорок, приписываемых преданием самому Петру Первому:

— Служить, так не картавить!

кабинете Ермолова в этот весенний, но ещё прохладный вечер горели, весело потрескивая, берёзовые полешки в огромном камине. Николаю было очень уютно сидеть здесь за просторным столом, на котором генерал от инфантерии расстелил большую карту Кавказа и прилегающих к нему стран, пить крепкий чай с лимоном из стакана в серебряном подстаканнике и слушать глубокий, мощный голос Алексея Петровича.

— Перед тем как отправиться в экспедицию в Хиву, ты, Николай, должен хорошо уяснить себе общую обстановку в регионе и наши конкретные цели. Вот смотри, — показал наместник могучей рукой на карту. — За Каспийским морем от нас с северо-восточной частью Персии, её провинцией Хорасаном, граничат земли трухменцев, которые подчиняются, во всяком случае номинально, хивинскому хану. Нам важно в случае новой войны с персами иметь союзников среди этих племён. Во время прошлых наших сражений с Аббас-мирзой здесь, в Закавказье, трухменцы напали на Хорасан и даже просили у нас пушек, чтобы им сподручней было бить персов. Поэтому вот тебе, капитан, задача: выясни, каковы сейчас отношения этих племён с персиянами. Узнай, принимают ли они участие в войнах мятежных ханов в Хорасане против центрального правительства Персии? Разузнай получше, каковы силы трухменцев в военном отношении? Какого рода употребляемое между ними оружие? Не имеют ли они недостатка в порохе? Есть ли у них понятие об артиллерии и желали бы они употребление оной в войнах против соседей? Можно ли будет из них самих составить, по крайней мере, нужную прислугу для некоторого числа орудий? Это то, что касается трухменцев. Теперь перейдём к хивинцам. Но сначала налей-ка себе ещё чаю, — показал Ермолов на большой самовар, стоящий на медном подносе на краю стола. — И на сухарики налегай, на сухарики, люблю ванильные, и тебе, я вижу, они нравятся, — добавил генерал, подвигая Николаю серебряную вазочку.

Генерал за прошедшие три года на Кавказе немного погрузнел, в пышной шевелюре появилось ещё больше седых волос, отпустил короткие усы. Но во всём остальном это был прежний Ермолов, под командованием которого семь лет назад Муравьёв ходил врукопашную на французов у батареи Раевского. Николай за эти годы изменился значительно больше, чем его прославленный командир. Из молоденького, немного наивного прапорщика, представшего перед генералом ещё под Вильно в мае 1812 года и запросто рассуждающего о стратегических вопросах развёртывания русских войск, он превратился в крепко сбитого, ладного офицера с острым, волевым, решительным взглядом больших серо-стальных глаз на загорелом до черноты круглом русском лице.