Олег Капустин - Судьба генерала

— Где же вся эта восточная роскошь, мудрость и красота? Неужели меня просто обманули книги множества путешественников, которых я с такой жадностью наглотался в детстве?

Николай всмотрелся в огни огромного лагеря, разбитого вокруг шахского дворца, невысокого двухэтажного кирпичного здания. Несмотря на глубокую ночь, до слуха штабс-капитана долетали обрывки ругани персидских часовых, сарбазов, со своими офицерами, лай собак, рёв верблюдов и ослов, ржание коней и, утомительно-несносное на европейский вкус, гортанное, рыдающе-молящее и порой переходящее в дикий крик пение сазандаров [24] Сазандари — исполнитель на сазе или другом народном инструменте в Закавказье. под звуки чианур и барабанных трелей. И всё это непонятным образом волновало душу Муравьёва.

«Нет, по клопам и блохам в старых коврах в комнатах караван-сараев нельзя судить о Востоке. Он многолик, как, впрочем, и сама жизнь, и загадочен. И то, что его прелесть проникла мне в душу, как ароматные, такие сладкие и дурманящие облачка дыма из кальяна, это точно. Теперь, где бы я ни был, вспоминать с тоской этот мой Восток я буду всегда!»

Николай, улыбаясь и зевая, выбил о каблук сапога из кривой, короткой трубки остатки пепла, встал, потянулся и удовлетворённо взглянул на звёздное небо, на чернеющую неподалёку башню минарета и высокий тополь, дрожащий в лиловой темноте от порывов прохладного ночного воздуха, дующего с гор.

В то время как Ермолов вёл настойчивые переговоры с шахскими чиновниками в Султании, жёстко отбивая все их попытки тихой сапой аннулировать некоторые статьи Гюлистанского мирного договора, в Тебриз наследнику персидского престола Аббас-мирзе пришло разгневанное письмо отца. В нём шах грозил смертью всем, замешанным в покушениях на жизнь русского посла, объявляя при этом безмозглыми идиотами тех, кто в данный момент стремится к войне с могущественным русским соседом, имея всего несколько неплохо стреляющих орудийных расчётов и толпу сарбазов, улепетывающих при первом же выстреле русских пушек или ружей. В заключение разгневанного письма Фатх-Али-шах задавался вопросом: а правильно ли он поступил, выбрав среди своих сыновей наследником именно Аббас-мирзу? Не стоит ли изменить это, может быть, ошибочное решение?

Правитель Азербайджана перепугался до смерти. Он отлично понял, что зашёл слишком далеко. С перепугу шахзаде чуть не отдал приказ удавить Мирзу-Безюрга, своего первого помощника во всех делах. Но тот, почувствовав опасность, прорвался всё-таки на приём к Аббас-мирзе и долго валялся у него в ногах, целуя сафьяновые сапожки наследного принца и уверяя со слезами на глазах, что он уже давно приказал уничтожить всех, кто был замешан в заговор против Ермолова, и никто не сможет доказать неопровержимо, что нити этих попыток убийства русского посла ведут именно к правителю Тебриза.

— А сам я нем как рыба и ещё пригожусь будущему шаху! — стонал, ползая по ковру, каймакам, подметая длинной тощей бородкой следы от сапог перетрусившего и поэтому очень опасного повелителя.

— Кто передал яд Экбалу? — уставился подозрительно на старого воспитателя Аббас-мирза.

— Купец Зейтун, о мой повелитель, — вскрикнул каймакам, — но он уже валяется в арыке с перерезанной глоткой.

— Так-так, а кто передавал яд Зейтуну? — смотрел пристально большими, карими глазами шахзаде на старика в белом тюрбане, наступив ему на шею.

— Сулейман-хан, и он погиб в схватке с русскими неподалёку от Уджана, клянусь вам, о мой благодетель! — врал каймакам.

— А почему сам Экбал ещё жив? Ведь он главный свидетель!

— Он не выходит из русского лагеря, но мы до него доберёмся, как только он прибудет в Тебриз, на обратном пути, даю слово!

— Ну, смотри, старик, если у моего отца появится хоть один живой свидетель, то с тебя с живого сдерут кожу на моих глазах, а голова будет целый год торчать на колу перед воротами моего замка. Пошёл вон! — пнул утробно екнувшего отбитой селезёнкой старого учителя Аббас-мирза и убежал, разгневанный, в другую комнату.

А каймакам Мирза-Безюрг, второе лицо в государстве среди чиновников, уполз из палат наследного принца и встал на ноги, благодаря Аллаха, что он пощадил его жизнь.

Что касается купца Зейтуна, то его и правду зарезали, как барана, чуть ли не посреди бела дня, в безлюдном переулке рядом с его домом. Несколько свидетелей этой страшной сцены даже пикнуть не посмели, хорошо понимая, что это отнюдь не простые разбойники так вот запросто при дневном свете режут известного и богатого купца у них на глазах. А Шахрасуб в один момент стала самой молодой и богатой вдовой во всём Тебризе. Несмотря на глубокий траур, соблюдаемый безутешной вдовушкой, к ней зачастили пожилые женщины, очень похожие на свах. Поговаривали, что не только купцы, но и высокопоставленные лица возгорелись желанием поместить оставшуюся одинокой красавицу в свои гаремы, ну а многочисленные мешочки с золотом погибшего купца — в свои бездонные карманы. Но Шахрасуб стойко отбивала все эти недостойные поползновения.