Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

— Слушаюсь, товарищ наркомвоенмор!..

У Мерецкова ещё более обострились отношения с Корком, когда он вернулся из Германии. Временно исполняя обязанности начальника штаба округа, Мерецков был дотошным в работе и никому не прощал ошибок. Но, как он ни старался предельно точно выполнять распоряжения командующего, Корк этого будто не замечал. «Меня раздражала непоследовательность Корка в приказах, порой происходившая от его забывчивости, — признавался Мерецков. — Путаница получалась. Досадовал я и на то, что командующий мог сообщать вышестоящим лицам непроверенные сведения». Один такой эпизод буквально возмутил Кирилла Афанасьевича. Округ готовился к очередному параду в честь Октябрьской революции. Было решено показать на Красной площади танки отечественного производства. Незадолго до праздника Корка и Мерецкова вызвали в ЦК ВКП(б). Сталин поинтересовался, как идёт подготовка к параду, каких и сколько будет танков — показывали их на параде впервые. Отвечая, Корк то и дело посматривал в свою записную книжку, однако говорил что-то не то. Мерецков давно понял, что Сталин заранее всё узнал и теперь решил кое-что уточнить. Наконец он спросил, как будут размещены танки и кто поведёт их на параде; как быть, если одна из машин вдруг заглохнет на Красной площади и потеряет ход. На все эти вопросы Корк дал ответ. Тогда Сталин хмуро бросил:

— У меня на этот счёт другие сведения. — Он взглянул на Мерецкова. — Что скажете вы?

Мерецкову было неловко перед Корком, но он назвал правдивые цифры, а не дутые. Пришлось ему сказать и о том, что танки поведут на параде не их водители-бойцы, а рабочие-механики, дабы на Красной площади не произошло ЧП.

Лицо у Сталина стало чернее тучи.

— У меня такие же данные, как у товарища Мерецкова, а вот вы, командующий военным округом Корк, совсем не в курсе дела, — резко произнёс вождь. — Подобное недопустимо! — После паузы он сухо добавил: — Если нет вопросов, вы свободны!

Корк и Мерецков уехали в штаб округа задумчивые и молчаливые. Но едва вошли в кабинет командующего, как Корк заявил:

— Вы меня зарезали, Кирилл Афанасьевич. Да, я кое-что напутал, назвал не те цифры. Но вы могли бы меня поддержать, а не выставлять на посмешище. Перед кем? — Он посмотрел Мерецкову в лицо. — Перед самым вождём! Если ещё такое повторится, то я не знаю, смогу ли с вами сработаться.

— Меня, Август Иванович, волнует вовсе не это, — сдерживая вдруг охватившее его волнение, сказал Мерецков, — а то, как воспринимаете вы мои доклады. Возьмём тот же парад. Я ведь всё-всё докладывал вам, вы сделали пометки в своей записной книжке. И что же? Всё перепутали! Так порой у вас бывает и с приказами. Это что, ваша забывчивость? Но это лишь часть проблемы, товарищ командующий. Большая проблема в другом: я докладываю вам по округу конкретно любой вопрос, с указанием фактов, а в ЦК партии вы говорите совершенно иное. Опять путаница получается. Может быть, действовать так: прежде чем вам идти к высокому начальству, сверим факты и согласуем наши действия?

Однако Корк отверг предложение:

— Я — командующий, и мне дано право оценивать обстановку в округе, проводить то или иное мероприятие, а ваше дело, Кирилл Афанасьевич, исполнять!

— Я ничуть не покушаюсь на ваши права, товарищ командующий, но и вы не лишайте меня права говорить начальству правду и только правду! — сдержанно заявил Мерецков.

Возвращаясь к себе в штаб, он подумал, что хороших отношений с Корком у него теперь и вовсе не будет. Надо куда-то уходить. Эту мысль он высказал своему другу, комкору Белову. Иван Панфилович всю Гражданскую войну провёл в Средней Азии, был активным участником ташкентских событий (частично их описал Дмитрий Фурманов в повести «Мятеж»), и его рассказы нравились Мерецкову. Выслушав Кирилла Афанасьевича, Белов коротко обобщил:

— Да, тебе надо уходить от Корка. Я давно заметил, что ты ему чем-то не люб… — Он помолчал. — Жизнь нашего брата сложная, как паутина, не всегда знаешь, где конец, а где начало. Я вот долго состоял в партии левых эсеров и, если бы не порвал с этой партией, себя бы потерял…

«И мне бы себя не потерять», — грустно вздохнул Мерецков. Вдруг он подумал о Будённом: не посоветоваться ли с ним? Пожалуй, он может помочь. Семён Михайлович — друг и соратник Климента Ефремовича, в любое время вхож к нему и мог бы замолвить словечко о нём, Мерецкове, тем более что Семён Михайлович — его бывший командарм по службе в Конной армии. Кириллу Афанасьевичу эта мысль показалась заманчивой, и он тут же позвонил в инспекцию кавалерии. Трубку взял Будённый.