Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

— А нельзя ли выкроить хотя бы два десятка орудий? Как же нам бить танки?

— Постараюсь это сделать. — Мерецков подошёл к столу, на котором адъютант капитан Борода разложил рабочую карту командарма. — Хочу ещё раз показать вам, где и когда войска ваших двух дивизий должны занять и оборудовать оборонительные позиции… На них вы обязаны стоять насмерть! — Голос у Мерецкова был твёрд и решителен, глаза блестели. — То, что недавно вы, как морские крабы, пятились назад, забудьте! Тот, кто без приказа сделает шаг назад, будет тут же расстрелян!

— Станем биться до последнего, куда уж нам теперь отступать, — ответил за двоих Виноградов. Его спокойные чёрные глаза смотрели на командарма доверчиво, в них выражалась готовность выполнить только что отданный командармом приказ.

— Ну-ну, покажите, комдивы, на что вы способны! — Добродушная улыбка скользнула по лицу командарма.

В селе Бор Мерецков оставил генерала Павловича, на которого возложил общее руководство по сбору отступающих войск, организацию обороны и последующего наступления, а сам поспешил в другое село — Большой Двор. Здесь и находился штаб 4-й армии, и первым, кого увидел Мерецков, был генерал Яковлев. Он вышел из штаба и, когда машина командарма въехала во двор, подошёл к ней.

— Рад вас видеть, Кирилл Афанасьевич! — Он протянул руку, чтобы поздороваться с Мерецковым, но тот сделал вид, что занят, закрыл дверцу, а затем сурово взглянул на генерала.

— Я сомневаюсь, Всеволод Фёдорович, что ты рад моему приезду, а вот я рад. Что случилось, почему твоя армия буквально рассыпалась, разбежалась, едва появились вражеские танки? Как ты мог допустить это? Тебя надо за такое руководство армией отдать под трибунал!

Генерал побледнел.

— Не утрируй, Кирилл, — начал было он, но у Мерецкова вмиг окаменело лицо, а пальцы невольно сжались в кулаки.

— Какой я вам Кирилл, — с ожесточением выговорил он.

Я генерал армии, представитель Ставки, а не тот генерал, который растерял свою армию и не имеет связи ни с одной стрелковой дивизией!

Яковлев стоял перед ним навытяжку, опустив руки по швам. Лицо его залилось краской. А Мерецков, ничуть не щадя его, сурово продолжал:

— Ставка отстранила вас от руководства армией, мне приказано временно вступить в командование ею. Я остаюсь также и командармом 7-й.

Генералу Яковлеву следовало бы принять это сообщение к сведению, но он, не смущаясь, заявил:

— Приказа о снятии меня с должности командующего 4-й армией я не получал!

— Сейчас вы его получите! — Мерецков кликнул своего адъютанта и распорядился: — Садитесь за стол и пишите приказ по войскам 4-й армии о моём вступлении в командование ею…

Свершилось то, чего генерал Яковлев никак не ожидал. Уже смирившись с тем, что произошло, и укротив своё самолюбие, он вскоре подошёл к комнате, где склонился над оперативной картой Мерецков.

— Разрешите к вам?

Кирилл Афанасьевич обернулся.

— Заходи, Всеволод Фёдорович. Садись рядом так, как мы сидели с тобой в Ленинграде, когда я рассказывал тебе о республиканской Испании.

Яковлев молча сел. Его лицо было цвета воска.

«Переживает, это хорошо, значит, совесть в нём заговорила», — отметил про себя Кирилл Афанасьевич и спросил:

— Что скажешь?

— Скажу вам, как на духу, — невесело произнёс Яковлев. — Фашисты танками навалились на мою армию, бить их было нечем, и я растерялся. Надо было срочно позвонить вам в штаб 7-й армии и попросить помощи, но во мне взыграла гордость, и я…

— И ты, — прервал его Кирилл Афанасьевич, — не стал меня просить, а решил драпать от врага без оглядки? — Он помолчал. — У Гёте, Всеволод Фёдорович, есть такие слова: «Поведение — зеркало, в котором каждый показывает свой облик». Так вот твой облик на сегодня — это облик человека, забывшего о своём долге!

— Кажется, я это понял… — обронил генерал и тихо спросил: — Что мне теперь делать?

— То, что делал и раньше — сражаться с врагом, но сражаться упорно, стойко, биться за каждую пядь нашей родной земли! И не хныкать, не искать для себя каких-либо оправданий. Ты же, Всеволод Фёдорович, хорошо воевал в советско-финляндскую войну!

Яковлев оживился. Неожиданно он подумал о том, что может доказать, на что способен, и воевать не разучился.

— Я напишу рапорт Верховному Главнокомандующему, признаю свои ошибки и попрошу его оставить меня в кадрах Красной Армии…

— Писать рапорт не надо, — остановил его Мерецков. — Я уполномочен решить этот вопрос.