Анатолий Корольченко: Генерал Раевский

Наблюдавший за ним Николай не посмел приблизиться к дому, чтобы напомнить о себе. Только через добрый час его разыскал адъютант главнокомандующего. Сверкая золотом эполет, он сказал, чтобы Раевский шёл к светлейшему, который ждёт его.

Потёмкин сидел за большим, покрытым белой скатертью столом, уставленным посудой из серебра, золота и хрусталя.

— A-а! Родственник! — прогремел он иерехонской трубой, вглядываясь в юношу.

Лицо главнокомандующего было малознакомо: Николай видел его всего два или три раза, к тому же давно.

— Садись, поговорим, — предложил Потёмкин. — Я чертовски устал и голоден. Рассказывай, кик там в Петербурге твоя мать?

Бесшумно вошёл слуга, уловив кивок Потёмкина, стал обслуживать Николая.

— Так ты уже прапорщик гвардии? Чин для тебя, скажу, немалый. Впрочем, он тоже меня не миновал. С того чина я начал делать карьеру. Мне тогда было двадцать три. И вот, как видишь, достиг фельдмаршальских погон.

Заняв в 1762 году престол, Екатерина, отмечая тех, кто помог ей совершить государственный переворот, вспомнила бравого гвардейца Конного полка.

— Как фамилия молодца, который нёс в Ропше караульную службу? — спросила она.

— Вахмистр Потёмкин.

— За усердное старание надобно оделить его тремя тысячами рублей.

— Пожалуй, многовато, — возразили те, кто возвёл её на престол.

— Тогда две тысячи рублей и ещё памятный сервизик.

Эту же фамилию императрица встретила, просматривая списки Конного полка, где Потёмкина предлагали произвести в корнеты.

— Для него мало, — сказала она и, зачеркнув написанное, вывела: «Быть в подпоручиках».

Так за три июньских дня в судьбе Григория Потёмкина произошёл коренной перелом.

Небольшое местечко Ропша находилось на полпути из Ораниенбаума в Петербург. Там в заточении был арестованный сторонниками мятежной Екатерины её муж, император Пётр Третий. В своё время он сменил на престоле Елизавету, теперь сменили его.

Соотечественники писали о нём: «Пётр Фёдорович от рождения был слабого, болезненного сложения; дряблый телом и духом, он жил впечатлениями минуты, то безгранично самоуверенный, то бесконечно растерянный. Впечатления, пережитые им 28 июня, были ему не по плечу; слабый организм не выдержал бурных толчков, и Пётр несколько раз впадал в обморок. Удар 29 июня сломил его окончательно. Все 35 лет, прожитые им на свете, он сознавал себя то герцогом, то великим князем, то императором… Однако менее чем в 24 часа Пётр из самодержавного императора обратился в бесправного узника. Ещё в пятницу вечером его слово было законом для всей империи, а в субботу утром грубый солдат повелевал в Ропше каждым его движением».

Императора, свергнутого своей женой Екатериной, привезли в ропшинский дворец в арестантской карете. Его поместили в довольно обширную комнату, где стояла кровать в алькове. Оставили одного, выставив у дверей часового. Всё здание дворца было оцеплено гвардейским караулом. Офицеры и солдаты относились к ненавистному бывшему императору грубо, даже жестоко.

А в это время в Петербурге гвардейцы столичного гарнизона торжествовали по поводу успеха осуществлённого переворота. Государыню императрицу доставили в казармы Измайловского полка. Радость встречи с ней у солдат была невыразимой. Оттуда Екатерину повезли в Семёновский полк. Облачившись в гвардейский мундир, она объявила себя полковником этого полка. Из казармы она направилась в Казанский собор, куда не замедлила прибыть рота гренадер Преображенского полка, извинившись за своё опоздание. Туда же поспешили артиллерийские батареи, подтверждая факт свершившегося грохотом орудийных колёс по мостовой столицы.

В Зимнем дворце уже собрались Синод и Сенат и все сановники. Там составили манифест и присягу, и все признали Екатерину российской государыней.

Она же в тот же день приказала главному сообщнику по перевороту гвардейскому капитану Алексею Орлову ехать в Ропшу, во дворец, где находился несчастный Пётр Третий.

Прошло три дня, и в субботу вечером 6 июля из Ропши прискакал нарочный. Он подал Екатерине пакет от Алексея Орлова. На листе серой нечистой бумаги неумелым почерком, пьяной рукой было написано:

«Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Фёдором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помнили, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принёс, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневали тебя и погубили души на века».