Иван Кудинов - Окраина

Смеялись над этим от души. А между тем вьюшки действительно пригодились — отчего бы старую и не заменить новой? Вот и растащили одну за другой…

Но самое громкое, потрясающее событие произошло осенью 1856 года, сделавшее Щукина легендарной личностью не только в кругу друзей, молва о его «подвиге» переходила из уст в уста, распространяясь по всему городу, обрастая все новыми и новыми подробностями, домыслами… Сам же Щукин относился к этому случаю просто, не выделяя его из ряда других, говорил спокойно:

— Да ничего особенного. Захожу в Летний сад. Погода хорошая, солнышко. Народу тьма. Военные. Гляжу — царь. Я его сразу узнал. И сразу сообразил: подойти и поговорить. Ну, и подошел…

— Как же тебя пропустили к нему?

— Не пропускали. Но я сказал, что нужно… что государь знает обо мне. И пока они соображали, что к чему, я и предстал перед ним. Здравствуйте, говорю, ваше величество! Моя фамилия Щукин, сибиряк, учусь в главном педагогическом институте…

— Ну? А он что?

— Удивился. Сибиряк, говорит, из самой Сибири приехал учиться в Петербург? Да, говорю, ваше величество, из самой Сибири, потому как Сибирь тоже нуждается в образованных людях… Однако нам, сибирякам, очень трудно живется, мы постоянно испытываем материальные стеснения. Нельзя ли, говорю, ваше величество, что-либо сделать для сибиряков-студентов? Хорошо, хорошо, отвечает, ступайте, Щукин, мы непременно что-нибудь сделаем…

— Ну! А дальше?

— Дальше… дальше какие-то военные оттеснили меня к памятнику Крылова. А царь тем временем ушел.

— И все?

— Нет, не все. На другой день вызвали меня к директору…

— Да погоди ты с директором. Царь-то что, каков из себя, как разговаривал?

— Да ничего особенного. Мундир, сапоги, усики… И ростом пониже меня… Должно быть, на целую голову. — Друзья хохотали от души. Вот если бы царю да голова Щукина.

А на другой день Щукин явился к директору, и тот вежливо, вкрадчиво спрашивает: «Что же это вы, голубчик, жалуетесь?» Никак нет, спокойно, с достоинством держится Щукин, никому я не жаловался. «Ну как же, как же, друг мой, — грозит пальцем директор, — а в Летнем саду вчера с кем вы разговаривали?» Щукин вспомнил: «Ах, да, действительно разговаривал: с государем». Директор — сама любезность: «Поздравляю вас, голубчик, от души поздравляю! И прошу: зайдите в канцелярию, там для вас деньги имеются…»

Выходит, не забыл царь просьбу студента-сибиряка, выполнил свое обещание, велев выдать ему денежное вспомоществование — сто рублей. Такая сумма!.. Щукин в тот же день пригласил друзей, закатил пир горой, оставшиеся же деньги поделил по-братски, роздал нуждающимся…

Но с той поры и пошло у него все наперекосяк, жизнь в институте сделалась невыносимой: придирались к нему на каждом шагу, предъявляли требования немыслимые, преследовали всячески, несколько раз вызывали к директору, обвиняя бог знает в каких невозможных грехах… И Щукин в конце концов не выдержал, оставил институт, перешел в университет. Однако и там продержался не долго, всего несколько месяцев… Махнул рукой и отправился в Сибирь.

Лет двадцать тому назад, по свидетельству старожилов, в одном из томских закоулков, на Юрточной горе, буквально за одно лето был воздвигнут великолепный дом в два этажа, не дом, а настоящие хоромы, чертог, с зеркальными окнами, с причудливыми балконами, верандами, небольшим флигелем, изукрашенным цветными стеклами; сразу за домом начинался спуск, состоявший из трех или четырех террас, искусно отделанных кружевной резьбой, утопающих летом в густой духмяной зелени, с множеством ступенек, спускающихся в сад, к прудам… И здесь все было необычно, на удивленье, блистало роскошью — висячие мосты, китайские беседки, бельведеры, аллеи, увитые хмелем, плющом, всевозможными растениями, пещеры и гроты, фонтаны и даже оранжерея с виноградником, ухаживать за которым приставлен был человек, специально выписанный из Петербурга… Чертог этот принадлежал золотопромышленнику Тупольскому, сделавшемуся миллионером в такое короткое время, что его называли не иначе как баловнем судьбы.

Капиталы Тупольского росли не по дням, а по часам, поднимались, как тесто на опаре. И стал он фигурой недосягаемой. Федот Иванович Попов однажды сказал бывшему своему приказчику: «А помнишь ли, Никита Иванович, как мы ходили на Каштак, и ты поведал однажды историю своего прадеда? Фамилью возродить обещал. Тогда, признаться, принял я это за бахвальство, не поверил». Тупольской усмехнулся: «Оказать по правде, я и сам в то мало верил. Да вот, как видно, фартовым человеком оказался. А быть фартовым в Сибири — все равно, что на престол взойти».