Иван Кудинов - Окраина

«Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека… — клялся когда-то давно, три века назад, венчаясь на царство, Борис Годунов. И дергал себя за ворот: — И последнюю рубашку сниму, не пожалею…» А потом был страшный мор, и сотни тысяч, миллионы людей, как скот, пали от голода. Бог свидетель!

А сколько подобных клятв знает история, когда народу сулили реки молочные, горы золотые, а достигнув цели своей корыстной, забывали цари о клятвах и обещаниях… Великая держава — и нищий народ. Что может быть несовместимее, какая горькая ирония заключена в этом!..

Так думал Ядринцев. Чистые листы лежали перед ним, а видел он — обширное поле на берегу Туры, верстах в двух от Тюмени, где вот уже почти месяц жили под открытым небом черниговские, орловские, саратовские, курские, псковские, вятские мужики и бабы, старики и дети. Ядринцев со многими познакомился. Измученные люди охотно рассказывали о себе, надеясь, что, может, этот человек и окажется полезным, поможет найти выход. «Кинулись вот искать свою планиду, — говорил худой, кадыкастый старик, с тощенькой свалявшейся, будто кудель, бороденкой. — Пошли вот, а, должно, не дойдем. Вишь, как ослабли. Двух сынов, сноху да внука по дороге схоронили… Куды теперь?»

Старуха маленькая, с почерневшим, сморщенным, как засохший гриб, лицом, сидела тут же, рядом, поминутно прикладывая конец платка к слезящимся и часто моргающим глазам, трясла головой и вздыхала: «Ох, грехи, грехи наши…»

Ядринцев завороженно смотрел на чистый лист, лежащий перед ним, а стояла перед глазами женщина, которую он увидел в том же переселенческом таборе — молодая, с тонким продолговатым лицом, скорее ликом святой матери, она кормила грудью ребенка, совсем еще маленького, наверное, в дороге родившегося; а другой ребенок, лет полутора-двух, сидел прямо на земле и смотрел на нее глубокими, не по-детски страдальческими глазами. Женщина медленно отвела глаза, не выдержав этого взгляда, но ребенок продолжал на нее смотреть. И тогда она, слабо улыбнувшись, кивнула ему и спросила:

— Ты чей, откуда такой чумазый?

Кто-то подсказал:

— Дак это ж Мареи-утопленницы дите… Сама намедни головой в омут, а не подумала, дурная башка, что лучше б уж вместе с ребеночком — один конец.

Ребенок дрогнул худеньким тельцем, попытался встать и встал на слабые ножки, но идти не смог, шага не сумел сделать, снова опустился на землю и посидел, печально недоумевая. Женщина тихо позвала:

— Ну, ходи, ходи ко мне, деточка… Ходи ко мне.

И даже руку протянула, пошевеливая пальцами, как бы маня. Ребенок встрепенулся, но встать на ноги не решился и, перебирая ручонками, усиленно кряхтя, пополз навстречу этой манящей руке. Женщина подхватила ребенка и посадила к себе на колени, высвободив из-под кофты другую грудь…

Ядринцев зажмурил глаза, тотчас открыл, словно боясь, что видение исчезнет. Но женщина сидела все там же и в той же расслабленно-умиротворенной позе, и тонкое продолговатое лицо ее было торжественно-печальным и строгим — как будто сама Россия-мать взяла на руки, прижала к груди и кормила своих несчастных, обездоленных детей…

Этой же ночью несколько человек, во главе с Сущинским, не желая откладывать до утра, отправились в переселенческий лагерь, чтобы отыскать холерных больных и доставить в больницу, которая и без того была переполнена. Опасения Сущинского подтвердились: холера заявила о себе — и сразу двумя смертными исходами. Надо было спасать не только больных, но, главным образом, здоровых, оградив их от страшной заразы.

Добирались до переселенческого табора в сплошной темноте, ехали берегом Туры. Вода в реке едва заметно отсвечивала. Телеги тарахтели, глухо постукивая колесами на неровностях. Кричал дергач. Свежо и сладко пахли луговые травы.

Потом ходили по табору с фонарями и негромко, настойчиво спрашивали:

— Больные есть? Больные есть?..

Люди подхватывались, испуганно тараща глаза, спросонья ничего не могли понять, спрашивали:

— Пароход прибыл? Погрузка? Эй! Вставайте, вставайте, пароход пришел!..

Началась суматоха — люди вскакивали, наспех собирались, куда-то бежали, ревели дети… Кое-как удалось успокоить, объяснить, что никакого парохода пока нет, что они доктора и пришли среди ночи, чтобы помочь больным, если они окажутся… Больных оказалось много. Их уводили, уносили к телеге. Сущинский торопился, покрикивал, взвинчивая и без того взвинченных, возбужденных людей: