Александр Марков - Атаман Метелка

Путник поднялся. В Черном Яру был у него знакомый огородник, у которого он и решил переспать ночь. Подходя к базарной площади, еще издали увидел огромную толпу. Жители Черного Яра галдели, кричали, не опасаясь, что в городке стоит драгунский батальон полковника Цыплетаева. Слух, что Петр III с войском уже у Сальниковой ватаги, приводил крестьян и посадских в великое смятение.

Слышались голоса:

— Коли бы нам бог дал хоть один год на воле пожить…

— Настали, знать, для господ последние деньки.

— Сполох, ребятушки, сполох!

— Где сполох? Эка врут, идолы! — сердито огрызнулся косоглазый целовальник [2] Целова́льник — продавец в питейных домах, кабаках. .

— Что, тебе глаза перекосило? Вот постой. Ужо всем вам будет расплата. Всех порешат…

Подскочил на пегом жеребце комендант с пятью солдатами.

— Замолчать! — заорал Цыплетаев, выпучивая от натуги глаза. — Замолчать, мерзавцы! Слушайте мое последнее к вам слово!

— Отчего не послушать! — раздался смелый, звонкий голос. — Только толку-то мало будет с твоих слов. Нового ничего не скажешь!

— Это что там за бунтовщик? Выдь-ка сюда ко мне!

— Отчего не выйти? — дерзко ответил тот же голос.

Из толпы вышел молодой мужик в белой грязной рубахе, залепленной рыбьей чешуей. На правой руке было перекинуто два счала вяленой воблы — видно, решил продать на базаре.

— Вот и вышел, — глядя прямо на коменданта прищуренными злыми глазами, проговорил рыбак. — Думаешь, спужался тебя! Нет, брат, не на таковского напал…

Комендант от такой предерзости словно языка лишился. Он только вытягивал кадыкастую шею и глотал слюну. Затем с сипом выдавил:

— Ты что… бунтовать?

— Бунтовщик-то ты, а не я! Государь-то Петр Хведорыч вольностью нас жалует и реками…

— Молчать! — рявкнул Цыплетаев. — Знаешь ведь, бестия, что никакого императора там нет среди сволочной толпы. Емелька там, донской самозванец!

— Ишь ты, чего наговорил, — тем же тоном продолжал мужик, — а чего же генералы ваши от него бегут? А ты говоришь: «Емелька он, а не царь». Разве Емелька взял бы Казань и Саратов?

— Вяжите его! Чего рты разинули? — повернулся комендант к солдатам.

— Вяжи, вяжи! — отозвался рыбак. — Посмотрим, как-то ты меня, верного слугу царя-батюшки, свяжешь!

Толпа недобро загудела, сдвинулась плотнее, точно туча перед грозой. Солдаты несколько раз стеганули нагайками. Толпа будто окаменела, никто не шелохнулся. На лицах солдат появилась растерянность. Лишь один старый капрал спрыгнул с седла и с длинным ремнем в руках подошел к мужику. Но едва он прикоснулся к рукаву его рубахи, как с головы капрала слетела треуголка, сбитая камнем. И тут же из его рук выдернули ремень. Базар огласился криком и свистом. Цыплетаев дернул поводья и повернул коня. За ним ускакали солдаты.

Стонала и гудела площадь. Мужики радостно переругивались. Один возбужденно сообщал:

— Крепко меня солдат ожег плетью через правое плечо, да я ему не покорился.

— У него, надо быть, на конце-то пулька вплетена: следовать тебе в баню сходить, отпарить. Вспухнет — помрешь. Настегаешь веником с мылом — отпустит.

— Время ли сейчас в баню ходить? Вольность добывать надо…

Путник удивленно глядел по сторонам. Свершилось небывалое — солдаты ничего не могут поделать с простым мужиком!

На сеновале знакомого огородника пахло свежескошенным разнотравьем. Было тепло и покойно. Не успел и задремать, скрипнула сбитая из кривых ветел дверца и тихо, словно сухое сено, зашуршал голос:

— Спишь, мил человек? Нет? Тогда поднимись-ка, человече. Показать тебе хочу цидулку одну. Подобрал вчера на базаре.

Старик огородник засветил принесенный фонарь и вынул из-за пазухи измятый лист. Он долго пытал белый лоскут подслеповатыми глазами. Произнес сокрушенно:

— Не сподобил господь грамоте. Может, ты, мил человек, осилишь?

Тот протянул руку. Взял лист, разгладил на своей крепкой ладони. Стал читать бегло:

— «Объявляется во всенародное известие.

Жалуем сим именным указом всех крестьян, находившихся до сих пор в подданстве у помещиков, быть верноподданными нашей собственной короне и награждаем древним крестом и бородами, вольностью и свободою, вечно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей… Награждаем владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями без податей и без оброку и освобождаем от всех чинимых прежде от злодеев-дворян и судей-вздоимцев податей и отягощений…»