Франц Таурин - Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском

Сторонники Мартова во всех послесъездовских бедах обвиняли Ленина. Дескать, он, именно он и наиболее ретивые его последователи своей чрезмерной ортодоксальностью, своей бестактностью и грубостью, своим нежеланием прислушаться к оппонентам, своим пренебрежением к мнению старейших и заслуженных русских марксистов (кивок в сторону Плеханова, Мартова, Веры Засулич, Аксельрода), своими диктаторскими замашками, наконец, разрушают с таким трудом созданное светлое здание российской марксистской партии.

Каждый из спорящих был убежден в своей правоте. Достаточно было взглянуть в лицо любому из них, чтобы удостовериться в этом. Даже тени сомнения в их искренности и тем более в их преданности делу революции не могло возникнуть у Михаила Степановича, старавшегося не пропустить ни слова из услышанных им горячих, взволнованных речей. Но и эти речи также все были с чужих слов. Ни один из пламенных ораторов ни на Втором съезде, в Брюсселе и Лондоне, ни в послесъездовской Женеве не бывал.

Окончательно Михаил Степанович решил ехать в Женеву после того, как в Воронеже в первый же вечер по приезде встретился с членами большевистского ЦК (кооптированными в состав Центрального Комитета уже после съезда) Розалией Самойловной Землячкой и Марией Эссен.

Розалия Самойловна присутствовала на съезде. Она избиралась делегатом от организации «Искры» и на съезде была в числе искровского большинства, получившего название «твердых» искровцев. И, конечно, она рассказала Михаилу Степановичу о внутрипартийной борьбе на съезде, обо всех нюансах разногласий между разными группами делегатов. Столь же подробно и обстоятельно рассказала она о послесъездовской фазе борьбы. О том, как, уступив нажиму соратников по группе «Освобождение труда», Плеханов пошел на незаконную кооптацию (незаконную потому, что она противоречила ясно выраженной воле съезда) старых друзей в состав редакции Центрального органа.

О том, как Ленин вынужден был выйти из состава редакции и переключиться на работу в составе ЦК.

О том, как новая «Искра» повела ожесточенную борьбу против тех организационных и идейных принципов, за которые боролась старая «Искра».

— Но послушайте! — воскликнул Михаил Степанович. — Не подумайте только, ради бога, что я… вам не верю! Но если все обстоит так, как вы мне сейчас рассказали, то каждый мало-мальски разумный человек должен безоговорочно стать на позиции большевиков!

— Конечно, — ответила Розалия Самойловна.

— Почему же добрая половина женевских социал-демократов оказалась в меньшевиках?

— Сами удивляемся, — сказала Мария Эссен.

Но Михаил Степанович даже от нее не мог сейчас принять шутку.

Весть о создании революционной марксистской партии была для него личной радостью. Известие о расколе, грозившем партии гибелью, — личным горем. А горе шуткой не вылечишь и даже не облегчишь…

— А если серьезно, — сказала Мария, — то у меня сложилось твердое мнение: чем тот или иной партийный товарищ дальше от живого революционного дела, чем он дальше от рабочего люда, тем милее ему позиция меньшевиков. Не случайно в Заграничной лиге верховодят меньшевики. Это вполне понятно: много ли среди эмигрантов рабочих? Единицы. И они все с нами. Та же картина и здесь, в России. Если в комитете нет рабочих, как, например, в Киевском комитете, то комитет за Мартова а Ленина обвиняют во всех смертных грехах. Если же в комитете представлены рабочие, как в Екатеринославе Туле, Одессе, то комитет безоговорочно за большевиков, за Ленина.

— Значит, и среди российских партийных комитетов нет единодушия?

— Я за эту осень объехала по заданию ЦК почти все крупные партийные комитеты, — сказала Мария. — И вот итог. Большинство полностью согласно с решениями съезда, признает избранные съездом центральные органы партии, одобряет принципиальную линию большевиков.

— Но опять же с чужих слов! — воскликнул Михаил Степанович. — В данном случае, с твоих. А у тебя и дар убеждения, и личное обаяние…

— На тебя, как я чувствую, ни то ни другое не действует, — уже с оттенком раздражения возразила Мария.

— Ты не должна обижаться на меня, — очень мягко и в то же время убежденно произнес Михаил Степанович. — Для меня, так же как и для тебя, самое дорогое в жизни — дело партии. Для победы этого дела не жаль и самой жизни. Да ты и сама это знаешь. Так вправе я понять и разобраться?

Мария не успела ответить. Розалия Самойловна, до того как бы передавшая слово Марии и молча слушавшая их беседу, взглянула поверх очков на Михаила Степановича и строгим тоном учительницы спросила: