София Волгина - Екатерина Великая. Греческий прожект

Подбородок Екатерины задрожал. С трудом сдерживая стон, она прижалась лбом к прохладному оконному стеклу. Нет, она не ожидала такого грозного наказания. Бедный мальчик, не пожил, поплатился за ее грехи. Опять заструились слезы. Она встала, собака спрыгнула с колен, тявкнув, ткнулась в туфельку хозяйки, но Екатерина, не обращая на нее никакой аттенции, медленно перешла к другому окну. Мокрые глаза все так же неотрывно смотрели на небо. Где-то там теперь обитает ее ангел – Сашенька. В голове мелькнула часто повторяемая им старая русская поговорка: «Изнизал бы тебя на ожерелье да носил бы в воскресенье». А она ему отвечала на сие: «Ты у меня один-одним, как синь порох в глазу». Мысленно она просила, чтобы его лицо появилось в небесной дали, чтобы плывущие серо-белые облака скроили его прекрасное лицо, его улыбку. На мгновение ей показался какой-то полупрофиль, она быстро смахнула слезы, пока напряженно всматривалась, лицо размылось и исчезло. Обессиленная, она подсела к Перекусихиной, обнялась с ней и паки горько заплакала. Та, ловко подложив ей под спину маленькую подушку, гладила ее по голове и ласково приговаривала:

– Душенька, голубушка, ну успокойся, не кручинься, радость моя, не то сама я здесь и помру, матушка моя, раньше тебя. В этом мире, лучше не любить! Сама ведаешь, царица моя, где любовь там и напасть! Верно говорят: лучше ждать и не дождаться, нежели найти и потерять. Пойдем, птичка моя, приберем тебя, красавицу мою. Посмотри на себя – волосы твои прекрасные не прибраны, глаза потухли совсем, нос и губки распухли, красота ты моя ненаглядная, царица русских сердец! Доколе же ты будешь кручиниться, матушка? Миленький-то твой сверху смотрит на тебя и сам плачет, не хочет твоего такового горя зрить. Ему там с Господом Богом нашим знатно. Придет время, свидитесь… А теперь-то, думать надобно об жизни, царица, ты, наша разлюбезная…

Перекусихина сама, еле сдерживая слезы, все гладила волосы и плечи дорогой ее сердцу, безучастной ко всему, государыни. Что-то глухо звякнуло в дальних покоях. Мария Саввишна беспокойно посмотрела на дверь. Сразу же вошла Анна Степановна, скорыми шажками подошла, тихо, насколько возможно, молвила своим хриплым голосом:

– Слышала конский топот, кто-то, приехал.

Екатерина отстранилась от Перекусихиной, вытерла слезы. – Кто-то приехал? Я никого не принимаю, пойду, прилягу.

Анна Саввишна мягко подхватила государыню под локоть, готовая провести ее к постели.

– А вы оставайтесь, – приказала императрица и медленно, неровной походкой, прошла в свою спальню.

Ее наперсницы переглянулись. Протасова тихо молвила:

– Можливо, князь Потемкин прибыл. Сей час Захарушка доложит.

Вошли, ночевавшая в соседней комнате, Анна Нарышкина вместе с сестрой покойного Ланского – Елизаветой Дмитриевной. Не успели и словом перемолвиться, как послышался шум от топота быстрых тяжелых шагов, дверь распахнулась и вошли огромные, со взлохмаченными шевелюрами, князь Григорий Потемкин, граф Федор Орлов, а следом, рослый, кряжистого сложения, с густой шапкой волос, камердинер Захар Зотов.

Обрадованные их появлением, дамы в разнобой поприветствовали их.

– Мы прямо с дороги. Где она? В спальне? – спросил, прерывисто дыша, князь Потемкин, сбрасывая с себя походный плащ на руки Зотова.

– В спальне, – Перекусихина быстро и мелко семеня, метнулась в комнату государыни. Через минуту, она пригласила их войти.

И князь, и граф были поражены видимым изменениям, постигшие императрицу: бледная, простоволосая, с впалыми щеками, она смотрела на них тусклым померкшим взглядом, губы ее дрожали. С трудом выпростав из-под одеяла слабую исхудалую руку, она подала ее сначала Потемкину, потом Орлову. И тот и другой не сумели сдержать своих слез. Некоторое время никто из них не мог произнести и слова, все трое, стараясь подавить плач, всхлипывали. Мужчинам, видавшим ее во славе и величии, было невыносимо смотреть на нее в таковом потерянном состоянии.

Оба встали пред ее постелью на колени. Потемкин, нетерпеливо утерши непрошеные слезы, срывающимся голосом, укоризненно молвил:

– Матушка наша, как же так! Я думал ты заблажила, а тут… ты… Ужели, хочешь осиротить нас, твоих птенцов, твоих верных рабов? Скажи слово, и мы перевернем мир для тебя, токмо улыбнись, скажи, что не бросишь нас…

Федор Орлов, кривя плачущий рот, вторил ему:

– Ужели, государыня-матушка, оставишь весь русский народ, коий молится за свою царицу и любит тебя безмерно? Будет уже тебе горевать, матушка, восстань из сей кровати, выйди к нам, сирым! Каждый русский готов за тебя горы свернуть на благо тебе и отечеству, голову положить на поле брани!