Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Ручаюсь, – улыбнулся Александр.

Первая настоящая улыбка его – ей, наставническая, союзническая. Эта мысль разозлила и восхитила ее.

Александр подал первую реплику робеющего Антонио:

Фредерика ухнула головой в омут. Она хотела быть мило (но благородно!) несмелой, однако присутствие Александра и злость за деревянные прыжки подмешали сюда кое-что еще. По капельке раздраженного нетерпения и абсолютного желания: хочу – дай. Они питали ее, они привели ее сюда, и с ними Фредерика ничего не могла поделать. Она стояла столбом, но, поскольку Александр был Александром, ее побирала дрожь:

К концу Фредерика невольно сделала шаг навстречу Александру. Она понимала, что все делает не так, что слишком орет, и вот шагнула за поддержкой и смущенно запнулась.

– Благодарю вас, – без всякого выражения проговорил Кроу.

Фредерика как-то сошла в зал. Александр откинул волосы и промокнул лоб очень белым платком.

Настала пауза, трое мужчин выходили, возвращались, сравнивали заметки. Потом Кроу объявил, что теперь десять девочек просят прочесть стихотворение. Он огласил имена – без сомнения, предпоследний Список. Фредерики в нем не было. Она попросту не поверила. Ее имя, конечно, забыли вписать. Десять девушек, волнуясь и сияя, поднялись на сцену. Лодж, толстым змием обвивший кресло, поднялся и подошел к высокой, точеной Антее Уорбертон из монастырской школы. Позволено ему будет расплести ей косы? И остальные не могли бы тоже?.. Монашка-охранительница зашелестела, но не воспротивилась. Лоджевы искушенные пальцы зазмеились вверх по блестящей, бледного золота косе. Антея, скромно опустив глаза, быстро и просто расплела вторую. Лодж встряхнул, рассеял ей волосы вокруг лица и на лицо. Сквозь их светлое облако Антея взглянула на него прохладно-вопросительно, и Фредерика с болевым толчком поняла, что общего у всех избранных. Все они были хорошенькие. Очень, очень хорошенькие. Никогда раньше Фредерике не указывали так ясно на пределы ее возможностей, на то, что в мире ценится не только ум, но и великое множество других качеств. Значит, в Блесфорд-Райд будут песни и танцы под древесной сенью, будет смех и стихи. А ее туда не возьмут. Ну что ж, созерцать чужие успехи не собирается. Она просто встанет и выйдет.

Фредерика встала и отправилась домой. В Пантеоне ее поймал за локоть Кроу:

– Куда это ты собралась?

– Домой.

– Почему?

– Не вижу смысла оставаться.

– Не видишь?

– У вас тут явно, – Фредерику переполнял яд, – конкурс красоты .

На нее сошло внезапное утешительное видение зачаточных купальничков, острых каблуков, широких шелковых лент, перекинутых через угрожающе торчащие груди.

– Спектакль – это зрелище, – изрек Кроу.

– Я уже поняла.

– И мы сейчас в основном набираем нимф и граций. Это свита. Маскарад перед явлением королевы. Я тебя в этом качестве не вижу.

– Я тоже. – И, помолчав: – Но почему вы не сказали, что вам это нужно?

– Не только. Еще служанки. Вообще толпа.

– Понятно. Ну а теперь я пойду домой.

Фредерика попыталась его обойти. Они стояли меж Бальдром Прекрасным и Афиной Палладой. Один расслабил члены в гранитной смерти – вольная или невольная имитация «Умирающего раба» Микеланджело с дотошно готическим побегом омелы, торчащим из левого соска [71]. Другая, стиснутая в каменных складках хитона, сжимала чудовищную голову горгоны.

– Я бы не торопился. Когда ты читала, у меня возникла забавная мысль. Читала ты, кстати, весьма недурно. Как ты додумалась сделать ее такой агрессивной?

– Она и должна быть такой. Она сестра своего брата-злодея. Она отлично правит, ее называют государем [72] В русском переводе применительно к герцогине это название опущено. В оригинале слово «государь» (prince) употребляется часто и в целом обозначает благородного правителя, идеал человека, избранника богов. . Она жадная до всего. Как она вцепилась в абрикосы! [73] Герцогиня, скрывающая беременность, попадается на удочку придворного злодея и жадно ест преподнесенные им абрикосы, хотя, по тогдашнему поверью, они могли вызвать роды. Начинаются роды, тайна раскрыта, герцогиня обречена. И вообще привыкла, чтобы все было по ее. Честно говоря, я хотела ее сделать более… то есть менее… то есть более жалобной, молящей. Но я взбесилась из-за танцев. Я не могу танцевать. Мне было мерзко, и я пережала. Я могу сыграть лучше. Но вообще, когда я играла, то поняла, что можно и так – на грани перебора. В этом что-то есть.