Антония Байетт - Дева в саду [litres]

За кофе Александру удалось наконец заговорить о пьесе. Он начал издали, с Кроу и его планов насчет университета. Билл немедленно взвился и сообщил, что отлично знает, как там обстоят дела. Он и сам в этом участвовал – поначалу, когда была еще надежда на что-то новое, действительно выросшее из курсов и вечерних школ. Но всякому терпению есть предел. Проректоры уродовали его программу, пока не подогнали под общий бесцветный стандарт, Кроу всюду совал свой нос, епископ добавил допотопных рюшек и богословских колледжей. И что в итоге? А в итоге они получат смесь Оксфорда и Кембриджа, только еще более прилизанную. Придумают церемонии «под старину». Исторические дома в округе выкрасят в жуткий «фестивальный» голубой, снабдят дверными молотками и населят профессорами-выскочками. Нет уж, спасибо. Он будет работать, как работал, без этой шумихи. Не привыкать. А Кроу – старый паук, сидит в своем замке, раскинул сеть и ловит околокультурную мошкару. О, он еще будет проректором – Билл за это ручается! Готовить нужно не титанов Возрождения, а людей, умеющих читать, считать и ясно выражать свои мысли, людей, имеющих непосредственный опыт жизни. Этого более чем достаточно.

Тут Александр успел ввернуть, что грядет Празднество и что сам он как раз написал пьесу и хотел бы узнать о ней мнение Билла. Ему повезло: пьесу поставят в рамках Празднества. Дальше сказал, что Кроу намерен оживить культурную жизнь края, и без убеждения добавил, что участие Билла, несомненно, будет необходимо. И что он надеется в летний семестр урвать сколько-то времени для участия в постановке пьесы, с согласия Билла, разумеется. Он уже не был безудержно счастлив и свободен, как недавно с Кроу и на мосту. Он говорил сдержанно, чуть ли не извиняясь. Билл выслушал его, не отвлекаясь от домодельной сигареты, которую сворачивал железно-резиновой машинкой, перекладывая смолистые и темные табачные шелушинки, аккуратно облизывая губы и тонкий краешек папиросного листка.

– Что это? Самодеятельность?

– Отнюдь.

– Потуги на новый Ренессанс?

– Нет, просто пьеса. Историческая. Драма в стихах. О Елизавете. – Он слегка запнулся. – Я сперва хотел назвать ее, вслед за Рэли [31] Сэр Уолтер Рэли (1552/4–1618) – поэт, политик, военачальник, исследователь Нового Света, фаворит Елизаветы I. , «Застигнутая временем врасплох». Помните портрет? Потом решил, что будет «Астрея» – так легче выговаривается. Я в смысле структуры многое подсмотрел у Фрэнсис Йейтс в ее статье о Деве Астрее.

Александр говорил и видел, что Билл все это считает претенциозной заумью.

– Ну что ж. Сперва нужно, чтобы я ее прочел. Есть у вас распечатка?

Александр извлек на свет одну из размноженных Кроу копий. Он только сейчас с легкой оторопью осознал: Биллу и в голову не приходило, что он может написать хорошую пьесу. Билл говорил тоном учителя, поощряющего усердие, но не дающего надежды там, где ее быть не может.

– А мы будем участвовать? – спросила Фредерика. – Мы считаемся культурной жизнью края? Я лично собираюсь стать актрисой.

– Конечно, – ответил Александр. – Будут прослушивания, и много. Для всех желающих. И в школах тоже. Я хотел бы, если Маркус не против, рекомендовать его на одну роль. Мне нужно знать, что он… и вы… об этом думаете.

– Я считаю, что в «Гамлете» он выказал настоящий талант, – сказал Билл.

– Я тоже, – закивал Александр. – Я тоже. И у меня для него есть отличная роль.

– Эдуарда Четвертого, конечно, – встряла неугомонная Фредерика. – А что, он смог бы. Везет же некоторым!

– Спасибо, мне не хочется, – сказал Маркус.

– Думаю, даже при твоей нагрузке, ты смог бы… – начал Билл.

– Я не хочу.

– Объясни хотя бы почему.

– Я на сцене без очков упаду.

– Не упал же, когда играл Офелию.

– Я не умею играть. Я не буду, не хочу играть. Я не могу.

– Мы еще вернемся к этому разговору, – сказал Александр, разумея: без Билла.

– Нет, – отвечал Маркус твердо, но уже забирая голосом вверх.

Раздался звонок, Фредерика поскакала открывать. Вернувшись, объявила со зловещим торжеством:

– А к нам курат с визитом. Желает говорить со Стефани.

Этим нафталиновым оборотом ужалены были все – от Шарлотты Бронте до Элизабет Гаскелл. Кураты не наносили визитов Поттерам. Если уж на то пошло, визитов им не наносил никто.

– Ты его что, в прихожей оставила? – всполошилась Уинифред. – Немедленно веди сюда.

В дверях появился курат. Он был высокий, крупный, толстый, весь заросший черным пружинным волосом, с густыми бровями и тяжкой челюстью, со щеками, синими от энергически прущей щетины. Его черное священническое одеяние свободно лежало на мощных плечах, жесткий стоячий воротничок – «ошейник» – охватывал крупную мускулистую шею.