Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Был один мальчик, шахматист, который говорил, что отчасти его дар заключен в способности видеть возможные ходы каждой фигуры как подвижные сущности, оставляющие за собой переливчато-светлую нить. Из разноцветных нитей сплетались узоры, и мальчик выбирал ту из них, с которой плетение становилось крепче, а натяжение сильней. Если же он выбирал не самые крепкие, а самые красивые нити, то ход оборачивался ошибкой. Что-то подобное происходило в голове у Маркуса, когда он слушал речи Симмонса с его логическими сальто и бесконечными перекрестными отсылками. Из этих речей рисовалась у Маркуса паутина, красивая по-своему, но очень и очень ненадежная. Впрочем, его это не печалило: узор ведь был, хоть и состоял в основном из пунктиров и вспышек. Не его дело указывать Лукасу на непрочность невидимых нитей. Может быть, у каждого эта внутренняя паутина имеет собственную прочность и натяжение. Может быть, у Лукаса она из тончайших стальных волокон.

Итак, одним жарким и солнечным воскресеньем они отправились в Уитби, бок о бок в спортивной машинке Лукаса. В багажнике было две корзины: одна с припасами для большого пикника, а другая с неизвестным инвентарем, который Лукас укладывал втайне, заворачивая в салфетки, носовые платки и шелковые кашне. Он и сам довольно лихо повязал красно-белый шейный платок, пестревший на фоне белой рубашки с расстегнутым воротом и темно-синего университетского пиджака. На Маркусе была его обычная рубашка и школьный пиджачок, где на нагрудном кармане были золотом вышиты башенка и девиз: «Ad caelum hinc» [292] «Отсюда – к небесам» (лат.) . . Не было в школе латиниста, которому нравилось бы измышление Кроу-основателя, а башенка, призванная символизировать школу как некую твердыню воли, в учительской носила название Вавилонской или Пизанской…

Ехали не спеша через пустоши на юго-восток и постепенно спустились с высоких холмов к прибрежной дороге, что тянулась вдоль скал, делая петлю вокруг Готленда, по той самой дороге, где Фредерика, теснимая в автобусе предприимчивым Эдом, мрачно размышляла об александрийском стихе. Такой маршрут давал возможность пешком подойти к аббатству со стороны южных скал, вовсе минуя город.

Среди скал погода, по выражению Лукаса, была такая, как изначально задумано: глубокая синяя пустота над головой, солнце в вышине, ветерок, летящий к морю. Они шагали к аббатству через поля, густо заросшие лютиками, дягилем, вероникой, и цветы оставляли на их одежде белую и желтую пыльцу. На фоне яркой синевы белели голые арки, которым нечего было поддерживать, а обломки колонн казались невесомыми – бесплотными, как опять же заметил Лукас, хотя, касаясь их, Маркус явственно ощущал под пальцами прохладный камень. Лукас был весьма недоволен, обнаружив в развалинах туристов, блуждающих по голым хорам, переходящих из одной каменной полости в другую. Судя по всему, учитель рассчитывал, что предстанет один перед алтарем или местом, где некогда стоял алтарь. Девочки, с щебетом перебегающие в развалинах, старцы с рюкзаками, мотоциклисты в толстых крагах, топочущие тяжелыми ботинками, раскачивающие за ремешок очки-консервы, смущали его. Они с Маркусом стояли, как запасные игроки гостевой крикетной команды, и, сжимая ручки своих опрятных корзинок, рассматривали стены, полупрозрачные от стрельчатых окон, пронизанных морским ветром, остатки древней каменной кладки, вознесенные среди диких трав. Вспомнив гнетущую, замкнутую геометрию церкви Святого Варфоломея, Маркус с удовольствием продлил и довершил мысленно эти сломанные линии и ритмы. Солнечный свет танцевал на вздутых волнах, наводил блеск на камни, травинки и лаковые чашечки лютиков. Крошечные струйки света, словно видимые конвективные потоки, перетекали тут и там меж землей и небом, скручивались в колечки, рассеивались искрами, ныряли, вспыхивали. Лукас, шагая с военной или церемониальной твердостью, обошел вокруг аббатства, словно в Дальнем поле размечая границы крикетной площадки, где пролягут потом меловые линии. Он нес ту самую загадочную корзину. Следом на манер прислужника жреца шел Маркус, и в корзине у него были термос и бутылка с водой, пластиковые стаканчики, хлеб, мясо, яблоки, сладости и вино…

– Здесь нам не дадут ничего сделать, – сердито шептал Лукас. – В конце концов, можно провести эксперимент и поблизости, просто в поле. По крайней мере, будем одни. – Он кивнул в сторону девочек, которые, строя рожицы и хором вопя старинный стишок, играли в Тома Тиддлера [293] Игра, в которой водящий старается не пустить на выбранный участок остальных игроков. и казались при этом воплощенными радиопомехами.